Ольга Клименкова - Кресло

– Садимся, садимся…, – докторша говорит, а сама лязгает, гремит железками,

что-то выбирая. Где-то на дальнем плане сознания, за страхом, за ноющим зубом, за ожиданием неведомого расплываются воспоминания из детства о лязгающем по блюдцу пинцету и Женькиной татуировке.

– Ну, садимся. Головку – вот сюда, и показываем, что там у нас…

– Что это? О, Боже, что это она держит в руках? Неужели вот этой острой, загнутой штукой она вопьётся в зуб, который и так еле-еле держится, чтоб не вспыхнуть ослепительной болью?

Пространство вокруг сгущается, обволакивает кресло с полулежащей на нём Лорой и склонившейся над ней докторшей. Плотный сгусток из страха, всхлипов, стука металла, вибрирующего ожидания, ожидания чего-то ещё худшего или ещё более больного, чем уже есть, куполом накрыл кресло, и время остановилось. Когда же, наконец, Лора услышала, —

– Рот не закрываем, посушим пломбочку, – оказалось, что это ещё не всё, пломба поставлена временная, в зубе – мышьяк, а основное лечение ещё впереди. С этим креслом быстро расстаться тоже не получится. Через несколько дней опять очередь в коридоре перед кабинетом, опять мигнула лампочка – заходи, опять кресло… Глаза лучше прикрыть, чтоб не видеть железок, но с закрытыми глазами обостряется слух – железки грохочут, бормашина воет, и вдруг – голос, —

– Сейчас потерпим немного, – и в то же мгновенье что-то резко дёрнуло в многострадальном зубе острейшей неизведанной доселе болью. Слёзы горячими ручьями хлынули из глаз Лоры, а голос продолжал, —

– Ещё немного, надо почистить канал, так больно уже не будет. Открой пошире… Всё, сейчас уже всё… Ловкие руки заправляют между щекой и десной тугие ватные тампоны, растирают на стекле пломбировочный материал, а слёзы из глаз несчастной катятся куда-то за уши, потому что голова запрокинута назад, ведь это кресло – особое.

– Ну, всё, не плачь, теперь только пломбочку поставим. Всё, всё, успокойся… Как тебя зовут?

– Вора, – не узнавая собственного голоса, сквозь тампоны за щекой ответила сидящая в Кресле. Она опять стала маленькой, испуганной, обиженной девочкой. Вон, даже, как когда-то, не может сказать – Лора. Всё лицо у неё в багровых пятнах и каплях слёз, нос съехал набок от анастезии. Не исключено, что сейчас она похожа на тот Женькин портрет из далёкого детства. И, всё же, надо как-то успокоиться, ведь лечение окончено. Но, когда Лора, выйдя из кабинета, увидела поджидающую её бабушку, которая пришла, чтобы поддержать внучку в тяжкую минуту, слёзы опять безудержно полились, как не лились уже давненько.

Кресло дантиста, автомат Калашникова, гильотина, электрический стул, испанский сапог – в этом ряду изобретений человечества, который при желании можно продолжать ещё долго, на Лору мистический ужас наводили лишь креслоподобные сооружения. Видно, в её жизни реальная опасность исходила только от них. При этом она понимала и, что важнее, предчувствовала, что ей встретятся ещё такие кресломонстры, что прежние покажутся ласковыми друзьями. В непростых отношениях Лоры с креслами, впрочем, иногда наступали передышки.

В начале четвёртого курса всё училище, как обычно, послали «на картошку». Струнников и пианистов отправили в совхоз собирать яблоки, народники и вокалисты были «брошены» на морковку в этом же совхозе, а теоретики и духовики в соседнем посёлке работали на маленьком консервном заводе, где из яблок и морковки делали сок и разливали его в трёхлитровые банки. Осень стояла тёплая, тихая. Лето отступало медленно и нехотя. Деревья были ещё зелёными, как в разгар лета. Только берёзы подчинились сентябрю и безропотно желтели, несмотря на теплынь и отсутствие дождей.

Все радовались и хорошей погоде, и отсрочке занятий, и продлению летних каникул, ведь работа не была тяжёлой, а встреча с однокашниками – долгожданной и приятной. Струнники и пианисты были расквартированы по домам у колхозников, теоретики и вокалисты жили в помещении клуба, который был один на три близлежащих посёлка, а народники и духовики стояли лагерем в палатках у реки Ижоры. Каждый вечер здесь, у реки, на большой поляне жгли костёр, пекли картошку, пели под гитару.

Лора и Юля жили в доме у «бабы Лены» – так она отрекомендовалась им при знакомстве. Жила баба Лена одна, держала в сарайчике поросёнка по имени Дедок, который почему-то очень плохо рос и был поджарым и длинноногим, несмотря на все усилия хозяйки откормить его.

– Во така гадость у мяне живе, – говорила баба Лена, любовно поглядывая на Дедка. Было похоже, что она втайне радуется, что поросёнок в таком виде не подлежит превращению в мясо и сало. Баба Лена говорит на смеси русского и белорусского языков, разбавленной местным говором. Она приехала в ленинградскую область лет десять назад из-под Могилёва ухаживать за заболевшей сестрой и её стареньким мужем, да так и осталась жить в их доме, проводив их одного за другим на сельское кладбище.

Когда вечером Лора и Юля приходили после костра, баба Лена доставала пушистую от старости колоду карт и предлагала «погадать на короля». Юля, закусив губу, не мигая и почти не дыша, слушала то про нечаянную радость, то про известие по поздней дороге, то про бубновую разлучницу. Потом, чуть не до рассвета, она не давала Лоре спать, расшифровывая по-своему эти гадания.

– Ну, ты же сама видела, он ни с того, ни с сего дал мне яблоко. Видела? У меня от них уже оскомина, но я всё равно стала есть. А он говорит, – дай откусить, а то я с целого ленюсь кусать. Завал! Я не представляю, что ему надо, а, Ло?

Ей, конечно, хотелось, чтобы подруга сказала, что-нибудь вроде того, что Борьке просто необходимо коснуться губами того места, где только что были её губы, что вкус яблочного сока навсегда будет для него вкусом её губ. Что-то похожее Лора бормочет, борясь со сном, а Юлька уже муссирует тему – «бубновая разлучница».

– Ты сечёшь, как на него Светка пялится? Она же в прошлом году аккомпанировала вокалистам на экзамене. С Бобом они романсы Рахманинова сдавали. Он пел, как бог. Если честно, она его чуть не завалила…

– Да нормально она играла, она с вокалистами собаку съела, – Лора пытается охладить подругу и навести на мысль о том, что пора спать.

– Да ты что, ты просто не знаешь! Она неслабо лажанулась, все потом говорили… Он спел фразу, как бог – Юлька шёпотом пытается воспроизвести божественное пение:

И у меня был край родно-ой,

Прекра-а-сен он,

Там ель качалась надо мно-о-й, – он повесил фермату, сделал люфт, собрался взять дыхание, а она кэ-э-к ляпнет аккорд, как в лужу… Он чуть не упал и скомкано допел:

– Но то-о был сон… Да это ещё что, куда ни шло, проскочило, – Юлька собралась продолжить пытку бессонницей и рассказать следующий эпизод, как вдруг над Лориной подушкой, в стене, за обоями раздаётся оглушительное от неожиданности шуршание и сразу вслед за ним – мышиный писк. С визгом обе подруги вскакивают, прибегает баба Лена.