Людмила Меренкова - Ошибки Вероники, или Уроки богов. Принцип бумеранга

– Мы с тобой уже взрослые и можем жить самостоятельно, давай поженимся. Если не разрешат – сделаем это тайком – мы же совершеннолетние, уедем в большой город. А ещё лучше, если ты поедешь туда, где я буду служить. Решайся!

Конечно, Вероника по-прежнему возражала, но обсуждала с ним эти его планы (они ей, в общем-то, нравились, просто пугали своей новизной). Но в планы мамы вовсе не входило отпускать Веронику из дому неизвестно куда.

– Знаешь, – говорила она, когда Андрей уезжал, – мне не нравятся его мечтания, не серьёзно это! Тебе учиться надо, профессию получить, повзрослеть. Он в армию идёт – вот пусть отслужит, тогда и планировать будете!

В общем, маме Андрей не нравился, она встречала его не очень приветливо, и он в ответ тоже «бычился», здоровался с высоты своего роста без улыбки, и маме, очень маленькой ростом, он казался каким-то огромным неласковым монстром, возмечтавшим навсегда увести её дочь из дома. Она, много повидавшая на свете, но ни в своём детстве, ни в своей семейной жизни семьи как таковой не имевшая, не сумела в этом мальчишке разглядеть то, за что должна была уцепиться любая мудрая мама. Вместе с Андреем Вероника получила бы огромную, дружную, любящую семью. Куда же ещё отдавать свою дочь, как ни в такие руки! Если Веронику, несмотря на её юность и неопытность, интуитивно тянул в эту семью инстинкт самосохранения, то мама, ухватившись за внешние, неприятные ей черты Андрея, проглядела лучшую долю для дочери. Она приложила все усилия, чтобы повлиять на их отношения, вернее, она просто полностью игнорировала эти отношения, тем самым давая понять, что не видит их продолжения и развития.

* * *

И пришла весна. Все влюблённые мира ждут весны и любят это пробуждение и рассвет всего живого на земле. Но для Андрея и Вероники лучше бы зима не кончалась. Казалось, до мая ещё далеко, а он вот уже на пороге.

В безудержной страсти Андрея уже не сомневался никто из окружающих: он просто не жил, когда рядом не кружилось, не хохотало или тихонько не жалось к нему его драгоценное сокровище. Друзья звали на рыбалку и охоту, родители напрасно ждали домой на выходной – он оживлялся, шутил и пел под гитару только рядом с Вероникой. До него по-настоящему дошло, что разлука близко, что уже почти не осталось времени для них двоих. Вероника же, хотя и сильно привязалась к Андрею за эти сумасшедшие месяцы, страсти не испытывала, но и терять такое обожание, такие приятные ощущения и статус почти замужней женщины, почти члена семьи не хотела и даже боялась. Конечно, в эти дни она была уверена, что дождется Андрея, и все у них будет хорошо, но она до ужаса боялась на бесконечно долгие два года оставаться одной. «Это самые лучшие годы моей жизни! Все девчонки будут ходить с любимыми на танцы и в кино, целоваться и гулять под луной, а я?»

Почему-то Веронике редко или почти никогда не приходили мысли о том, что для Андрея призыв в армию сейчас был просто катастрофой: рушились все его планы, менялся весь образ жизни, впервые предстояло расставание с родными, друзьями, родным домом, а главное, он терял свою любовь – он был почти уверен в этом. Нет, Вероника очень жалела себя, ей ни разу в голову почему – то не пришла мысль: «А как же Андрей?», это она не готова была к разлуке, это у нее наступали «черные» дни… После двух неверных своих возлюбленных она только-только обрела настоящую, верную, преданную любовь – и должна теперь ее потерять? Ну, за что такая несправедливость?..

Шумно отгуляли проводы. Наутро после сумасшедшей ночи (естественно, так и не закончившейся близостью!), в которой смешались ласки и слёзы, Вероника поехала домой переодеться и отпроситься у родителей во Владикавказ, потому что в армию Андрея забирали оттуда, по месту учебы.

На следующее утро за ней заехала бортовая машина, где проводить Андрея в армию собралась вся их дружная семья. В кузове под брезентовым навесом под баян плясала тётя Полина и мать Андрея, сам Андрей сидел грустный и оживился только тогда, когда в кузов забралась Вероника. Он сразу приник к ней на деревянной скамейке в углу у борта и не выпускал её из объятий всю дорогу. Они не слышали песен и разговоров, что-то нежно и страстно шептали друг другу и плакали, и, конечно, без конца целовались, как будто хотели нацеловаться вдоволь на долгие два года: до боли, до синяков, так, чтобы запомнилось.

К вечеру призывникам дали попрощаться с родными. Андрей вышел из ворот лысый, какой-то похудевший, и все по очереди обнимали его на прощание и отходили. Вероника подошла к нему последней, и в тот же миг они остались одни во всём мире, всё куда-то исчезло, остались только любимые глаза полные слёз и тоски от неминуемой разлуки.

Призыв «По автобусам!» вернул мир на место. А в этом мире мальчиков отрывали от родных и увозили в абсолютную неизвестность. Андрей, обнимая одной рукой мать, другой прижимая к себе Веронику, поплёлся к автобусу. Оторвав руки матери и Вероники от пиджака он, как сомнамбула, поднялся по ступенькам, и теперь тоскливо смотрел на них из окна. Как будто невидимые раскаленные нити протянулись из его глаз в глаза Вероники, глазам было больно, и неудержимые слёзы, такие же горячие, как эти нити, лились и лились по щекам Вероники. Вдруг автобус тронулся. Она побежала следом, уже в голос рыдая, не замечая никого вокруг.

– Ну что ты ревёшь, как будто хоронишь его! – крикнул ей кто-то из родных.

А она всё бежала за автобусом. «Это конец… Это конец… Это конец…» – стучало у неё в голове.

Всю дорогу домой она проплакала, обессиленная вышла около своего дома, и, закрывшись в комнате, уснула в слезах.

В первые дни, когда Андрей был ещё в пути, и неизвестно было, где он будет служить, Вероника ежедневно писала ему письма и складывала их в свой столик, чтобы отправить позднее. Когда Андрей сообщил, где он будет проходить службу, Вероника была в шоке: он попал в воздушно-десантные войска под Ташкентом – и это было всё равно, что на другую планету. Вероника с седьмого класса писала стихи. Они всегда рождались в её голове по ночам, когда её очередная влюблённость оказывалась безответной. Стихи, посвящённые Андрею, всё не приходили. Ни одной строчки! И вот однажды, в один из первых дней разлуки, она потянулась к листку – и строчки, похожие на плач, полились на бумагу сами:

За туманными долинами,

За дорогами предлинными,

За горами за высокими,

За морями за глубокими,

Где похожи зимы с веснами,

Где цветы цветут и осенью.

И тебя в тот край далёкий

Увезли, мой синеокий.

Мне не надо ширь просторную,

Стать бы только птицей вольною,

Полететь на солнце ясное

В даль чудесную, прекрасную.

Отыскать там друга милого,

Увезти добром иль силою,