Татьяна Леонтьева - Полтора килограмма соли

– Я полдетства провел в больницах. Меня мучили желудочные кровотечения. От отца досталось. Он с отрядом в сорок пятом попал в окружение. И две недели они жрали одну клюкву. Так у него желудок и угробился. А у меня первый раз в шесть лет произошло. Представь себе, совсем пацан, а лежу в больнице и ничего есть не могу. А потом как нервы – так приступ, больница. Перед докторской вообще чуть не помер. Жена спасла, вовремя «скорую» вызвала… Сделали резекцию желудка. Врач сказал, чтобы плюнул я на докторскую, если жить хочу.

И Коваленко плюнул.

А потом девяностые годы – и совсем другая песня. Доцентской зарплаты стало не хватать, и Коваленко пошел в бизнес. Открывал какие-то банки с Яшкой Богдановым, наживал миллионы, прогорал, сталкивался с бандитами… Тогда же в его жизнь хлынул просто невероятный поток красавиц, которых теперь он не мог перечислить и назвать по именам. И тогда же Коваленко попал к писателям, зайдя к Ярославцеву по чьему-то совету. И хотя дебют был комически поздним, Коваленко быстро влился в среду и крепко полюбился нашим писателям. Особенно, конечно, поэтессам…

Этот момент он называет вторым переломным в своей жизни. Тогда-то и сформировался «современный» Коваленко, которого я повстречала. Первого Коваленку, советского, я воображала с трудом. Тем более что он не показывал мне семейные альбомы, а в те редкие детские фотографии, которые мне довелось увидеть, было сложно поверить. Что это он – тонкий задумчивый юноша с темными волосами.

Советский Коваленко, наверное, носил пиджаки и галстуки. К своим студенткам приставать не догадывался. Кормил семью, строил дачу, воспитывал детей и, если бы не увлечение женским полом, которое шло по нарастающей, был бы образцовым гражданином и примерным семьянином.

Я прижалась к коваленковскому плечу. Слушала размеренный стук сердца. Голова моя чуть приподнималась на его вдохе и опускалась на выдохе. Я просунула руку под его футболку и водила пальцем по шраму, тянущемуся от грудины в низ живота.

И мы долго молчали. Из форточки чуть веял ветерок. За окошком стрекотали августовские кузнечики. В камине алели угольки.

– Знаешь, чем мы сейчас занимались? – тихо спросил Коваленко.

Я кивнула.

Кстати, и не все мои друзья алкоголики. И даже не все с нетрадиционной ориентацией. Есть люди вполне традиционные и ничем не злоупотребляющие. Нормальные то есть.

Саша Сказкина ждет меня в «Депо». Это такая кафешка-трамвай. Компостеры там по стенам, поручни, на полу рельсы проложены и даже крышка от канализационного люка вмонтирована. Для антуражу. Саша любит туда ходить, потому что без ума от трамваев. Почему от трамваев? Потому что трамваи постоянно мелькают в фильмах Балабанова, а Саша…

Я про нее так всегда и говорю: «Саша, которая любит Балабанова». Рассказывая одним своим знакомым про других, мы сами не замечаем, как клеим ярлычки: «Леля, с которой мы жили на Боровой», «Янка, которая выпивает семь банок за вечер». Ну и так далее. Особенно самой Саше всегда приходится пояснять, потому что знакомить ее со своими друзьями я не решаюсь. Но она быстро выучила всех этих персонажей заочно и уже сама переспрашивает:

– Федя? Это тот, что живет неподалеку?

– Нуда, да, – радуюсь я ее памяти и внимательности.

Нет, я бы не могла собрать воттак всех своих знакомых, предположим, на день рождения и как ни в чем не бывало пригласить Сашу. Миша напьется и забузит, Федя станет хамить. Леля будет говорить об одиночестве. И вообще все мы курим прямо в комнате.

Другое дело – Саша. Она нормальная. Ну абсолютно нормальная, понимаете? Она не курит, не пьет, как все вокруг меня. Вовремя выучилась, а не скакала из одного вуза в другой. Не сидит в депрессии месяцами, не ищет истерически спутника жизни. Работает в редакции, книжки по медицине вычитывает, а не чем попало занимается. Правда, Саша любит Балабанова.

С Балабанова-то, кажется, мы и начали общаться.

Вообще в институте у нас с дружбой было не очень. Вечерние занятия как-то не располагали к общению. Все работают, а после учебы спешат домой. Я садилась за парту с Лидой, как-то по привычке, а еще потому, что мы с ней в группе были самые старшие. Саша садилась одна где-то сбоку или позади меня.

На вид Саша очень спокойная, даже невозмутимая. Так прямо и чувствуется, какое у нее ровное, глубокое дыхание. Все черты лица Саша, кажется, взяла от папы, как я заключила, когда увидела и маму, и папу. У Саши темные пышные вьющиеся волосы, которые она подбирает ободком. Густые брови вразлет. Широкие покатые плечи. На занятиях Саша надевала очки, чтобы видеть то, что пишут на доске. В остальное время она щурилась, пытаясь рассмотреть, что происходит на горизонте. Одевается Саша не очень молодежно, а как-то так: блузки, полудлинные юбки, обувь на широком каблуке. Поэтому кажется, что она выглядит старше своих лет. По крайней мере, на фотографиях они с мамой выглядят не то как сестры, не то как подружки.

Во время диплома я стала к ней приглядываться: мне показалось, что Саша медленно округляется и становится если нетолстой, то какой-то дородной. Прямо уже можно сказать: «Кровь с молоком». Или так: «В теле». Ладно, думала я, это, наверное, от нервов. Может быть, Саша волнуется и каждый вечер ест пирожные. Такое бывает. Вот когда Лидину дочку сбила машина, Лида располнела за несколько дней. И потом она в прежнюю форму уже не вернулась. Саша тоже не вернулась, даже после успешной защиты диплома.

Учились у нас хорошо человек пять, и в это число входили и Лида, и я, и Саша. Но Лида не особо читала книжки, а Саша читала. И как-то случайно я это обнаружила. Стой поры мы стали перед занятиями о чем-нибудь переговариваться: о литературе, о работе… И о фильмах Балабанова. Я о них ничего не знала, так, крутилось в памяти что-то вроде «Брата-2», и то смутно.

В Саше разгорался миссионерский интерес, и она предлагала:

– Давай я тебе принесу посмотреть.

Я соглашалась, брала, но смотреть мне было негде, и я ждала момента, когда пойду к кому-нибудь в гости, где будет видик, или мне оставят квартиру присматривать за кошками, и там будет компьютер с сидиромом. У меня в ноутбуке сидиром был давно сломан.

Кино я вообще не очень люблю. Чтобы посмотреть фильм – это надо меня очень долго уговаривать. Я настолько далека от языка кинематографа, что первые десять минут вообще не понимаю, что там творится на экране. Кто кому кем приходится. В чем интрига. Иногда я даже переспрашиваю товарищей, что происходит. Тогда все начинают нервничать и ругать меня. Нажимают на паузу и кричат: «Таня! Ё-пэ-рэ-сэ-тэ!» Поэтому я избегаю кино, как могу.

А тут еще и Балабанов. Я вообще не понимала, о чем эти фильмы. Ну зачем все это и к чему. Что хотел сказать автор. Но смотреть мне нравилось. Вот ничего не понимаю, а нравится смотреть – и все. Музыка такая! Хотя иногда там ужасы всякие показывали, хотелось зажмуриться и не видеть. Но я не зажмуривалась.