Людмила Толмачева - Невеста на час

Словом, нечего было и надеяться на понимание свекрови, полностью растворившейся в своем любимом сыночке.

– А где Яна? – спросила Светлана, проходя в гостиную.

– Гуляет с подружкой, – сухо ответила пожилая женщина, садясь в кресло. – Присаживайся, отдохни с дороги.

– Спасибо, я не устала.

– Может, чаю?

– Не откажусь.

– Тогда пойдем на кухню. Я утром пирожки пекла, Яночке понравились.

Они расположились за большим кухонным столом, застеленным аккуратной клетчатой скатертью, и долго молчали, будто бы сосредоточенные на одном чаепитии. Светлана чувствовала на себе пристальные взгляды свекрови, ожидавшей, видимо, исповеди от невестки, но упорно молчала, не решаясь начинать трудный разговор.

– А с кем ушла Яна, с Машей, наверное? – нарушила молчание Светлана.

– Нет, с Лизой из соседнего подъезда. В кино пошли, на какой-то американский фильм.

– По вечерам она не поздно возвращается?

– Когда как. Вчера в десять пришла.

– Поздновато.

– Говорит, что у Лизы засиделась. Она в этом году как-то сразу повзрослела. Всё думает о чем-то. Лишнего слова от нее не дождешься. Отвечает односложно: да или нет. По ночам книжки читает, а утром не добудишься.

– Переходный возраст.

– Так оно, конечно… Света, что у вас произошло? Мне Яна рассказала, правда, очень скупо… Мне кажется, она очень переживает из-за вас, но в силу возраста, переходного, как ты говоришь, стесняется проявлять чувства. Или ей стыдно говорить о каких-то вещах, которые не для детского сознания… Ну ты понимаешь…

– Я понимаю. Да, мы по-идиотски себя вели, вернее, это я… Не надо было при девочке… Но, поймите, Ангелина Юрьевна, как можно контролировать свое поведение и слова, когда такое… Когда так больно…

Сдерживать эмоции не хватило воли, и Светлана зарыдала, упав на сложенные руки. Свекровь не шелохнулась и не произнесла ни слова, так и сидела, застыв каменным изваянием, пока невестка не успокоилась.

– Ты подозреваешь его в измене? – спокойным голосом, в котором Светлане слышались скептические нотки, спросила Ангелина Юрьевна.

– А в чем, по-вашему, я должна его подозревать? – с вызовом крикнула невестка. – Ведь я его с поличным поймала!

– Даже так? – не поверила свекровь.

– Именно так! Он предпочел мне свою пациентку, совсем еще девчонку, чуть старше нашей Яны. Причем развратничал прямо в кабинете, в рабочее время! Скажите, это совместимо с врачебной этикой?

– Если это было именно так, как ты описала, то, конечно, несовместимо. Но ведь у вас до сих пор были нормальные отношения. За пятнадцать лет ты ни разу не обмолвилась об изменах. Значит, появились серьезные причины для этого…

– О чем вы говорите? Какие причины? Единственная причина – мой возраст! Его банально потянуло на молоденьких девиц! Сексуально распущенных, с крепкими задницами и прочими достоинствами, которых не хватает мне. Я не умею так вульгарно хихикать, так распущенно вилять бедрами…

– Погоди, Светлана, успокойся, прошу тебя! По твоим словам выходит, что Филипп – отъявленный негодяй и развратник. Но ведь я его тоже знаю. И не хуже тебя. Не забывай, он мой сын.

– И поэтому вам не понять меня! Если бы я пожаловалась родной матери, она бы постаралась вникнуть, она бы поверила мне. А вы… А вам…

И вновь слезы душили ее, не давая говорить. Кусая губы, она отвернулась к окну, за которым цвел и благоухал молодой июнь. Но несчастной женщине было не до лирики. Ее сердце изнывало невыносимой болью, и никто на свете не мог и не желал унять эту боль. От этого одиночества на душе было еще горше, еще тяжелее.

– Вот что, Света, не будем делать скоропалительных выводов, – неожиданно заговорила Ангелина Юрьевна. – Как говорится, поживем-увидим. В семейных делах нельзя однозначно судить: кто прав, а кто виноват. Скорей, оба виноваты. Подождем Филиппа. Я думаю, он обязательно приедет. Здесь все-таки две его женщины, вернее, три. Встретитесь, в глаза посмотрите, может, и простите друг другу. А пока живи у меня. Сколько надо, столько и живи. Места на всех хватит.

После неприятного разговора Ангелина Юрьевна ушла в свою комнату и включила телевизор, звучавший чересчур громко, – по всей вероятности, со слухом у нее были проблемы, а Светлана прильнула к кухонному окну.

С третьего этажа обзор был отличным. Двор, такой же старый, как и дом, был похож на многие дворы провинциальных городков: сломанные скамейки, залатанный асфальт тротуара, ржавые грибки детской площадки да пыльные кусты акации в заросших дикой травой палисадниках.

С грустной улыбкой Светлана отметила про себя, что ее новый образ жизни можно назвать «оконносозерцательным». Она привязана к окну, как часовой к посту, и ничто не может отвлечь ее от нового занятия: ни книги, ни кино, ни досужие разговоры. Все, что когда-то представляло интерес, померкло, потеряло вкус и актуальность.

На этот раз ее наблюдения не были праздными – Светлана ждала прихода дочери. Нервничала, бросала короткий взгляд на часы и вновь всматривалась в глубину двора, откуда, по ее мнению, должна появиться ее девочка.

Когда терпение окончательно лопнуло, на горизонте показались две девичьи фигурки – Яна с подружкой шли под руку, поминутно оглядываясь и прыская от смеха. За ними следовали два парня: один – длинный, немного нескладный, в короткой пестрой рубашке навыпуск, другой – пониже, коренастый, в темной футболке.

Спрятавшись за складками шторы, чтобы ее не заметили с улицы, Светлана с замиранием сердца следила за этой четверкой. А те, похоже, никуда не торопились. Девочки, неумело кокетничая, уселись на скамейку, чудом сохранившуюся на детской площадке, парни встали напротив и, рисуясь, о чем-то балагурили, поощряемые приступами девичьего смеха.

Светлана попыталась определить возраст парней: по телосложению им можно дать от двадцати до двадцати трех лет, но, судя по одежде, они еще юнцы, не старше восемнадцати. В любом случае, негодовала она, для Яны они не пара – намного старше и опытнее, а значит, и запросы у них соответствующие. Сегодня же она поговорит с дочкой, откровенно, без обиняков. И даже приведет яркие примеры из жизни – тех соплячек из женской клиники, которые ходят на аборты, как на прививку от коклюша. Ведь молоко на губах не обсохло, а уже всё прошли, всё знают и умеют. Кому, спрашивается, нужны такие жены?

Ее даже передернуло от своих рассуждений. Разве можно ставить в один ряд ее Яну и этих проституток?

Она вдруг представила сценку, в которой ее собственная мать читает ей, четырнадцатилетней, мораль о девичьей чести, приправляя речь медицинскими терминами и цифрами из статистики, и внутри все взбунтовалось. Ее родители хоть и педагоги с огромным стажем, но нравоучениями не грешили. Она росла в любви и ласке, оберегаемая добрыми взглядами отца и матери. На всю оставшуюся жизнь ей хватит тепла морщинистых ладоней бабушки, заплетавшей ее косы. Ах, как уютно было по вечерам в их скромной квартире, с бедной обстановкой, сковородой жареной картошки на столе, со светом лампы над стопкой маминых тетрадей!