Андрей Никитин - Талисман

В кабинет постучали и дверь открылась. В образованную щель, через которую попадал свет громадных коридорных ламп, заглядывала женщина. Лицо её мутно выделялось силуэтом овала с кучерявыми волосами, тёмное как ночная гора на фоне ярких ламп. Лицо оглядело кабинет, затем женщина вошла внутрь. Она была одета в бардовый халат, с несколькими прорехами в нижней части, через которые виднелись её худые ноги. Лицо помятое, будто она не спала несколько ночей. Синяки под глазами, и зеленоватый оттенок свисающих щёк, делали её худое тело нестандартным.

– Доктор, ну как мой малыш? – спросила женщина, чья голова перестала вертеться по сторонам, и остановилась на сидящем в кресле акушере. Врач посмотрел на женщину, глубоко затянулся сигаретой, и выпустил серую и конусообразную полоску дыма в сторону.

– Внутриутробная гипоксия, поэтому не могу сказать ничего определённого. Его шансы примерно 50 на 50. Кроме того, он слишком мал весом, мы поместили его в специальный инкубатор.

Врач, старался не смотреть в лицо женщине. Он делал вид, что опечален.

Но я не виноват в этом и оставьте меня в покое, со своими претензиями. – Говорило его безразличное поведение. Он устал давать объяснения каждому пациенту, и отгораживаться от обвинений словами льстивой надежды, которая кроме отчаянной злости не приносит ничего хорошего.

– Насколько это опасно? С ним будет всё в порядке? – переспросила молодая мать, и правый глаз приоткрылся немного больше, чем левый. Она молчала, обдумывая услышанное, словно эти слова, медленно вливались через уши, и обжигали сознание своим колким смыслом. – Сигареткой угостите?

Доктор достал из нагрудного кармана пачку сигарет и неловко протянул девушке одну, затем дал ей прикурить. Молодая мать глубоко затянулась, топя чувство беспокойства в эйфорийном море табачного удовольствия. Она устало посмотрела на врача, перевела взгляд на женщину, сидящую напротив, будто оценивая её на наличие опасности. Или же, что более верно, на наличие колкого языка, способного перенести несколько слов по всей больнице и размножить, со скоростью полевой мыши. Молодая мать выглядела взволнованной, и не слишком подавляла это чувство, не считая его важным. Она не была убитой горем, скорее просто переживала. Худая, как египетская мумия, она держала подол халата одной рукой, в пальцах другой у неё была сигарета. От неё разило перегаром, даже сейчас, спустя шесть часов после родов. На вид молодой матери можно дать не больше двадцати. Поведением своим она показывала удивление, будто ей только что сообщили, что она выиграла конкурс талантов, не участвуя в нём.

– У него мало шансов выжить? – спросила молодая мать, и снова затянулась сигаретой, давая возможность подумать. Она что-то решала. Возможно, она обсуждала сама с собой, как лучше решить проблему ребёнка с малого возраста, пока она не переросла из ростка в дерево. Ведь в детстве недуги заглаживают легче. Возможно, решала как отблагодарить врача, а может хотела узнать совет.

– Я думаю, всё будет в порядке. Его шансы довольно неплохи. Необходимо время, чтоб он немного побыл в инкубаторе. Его иммунная система слаба, и за ним необходим уход. После двух недель, можно будет не беспокоиться. Поймите, такие симптомы довольно опасны…

– Тогда оставьте его себе. – Неожиданно сказала молодая мать.

Эти слова, будто некий механизм, отключили последние лучи света, исходившие от её тусклой, отталкивающей особы, и оставили лишь черноту в её душе и безразличие в глазах. Акушер замолчал, глядя на неё с приоткрытым ртом, то же сделала и женщина, сидящая напротив него. По резкости заявления, стало понятно, что мать давно приняла это решение, и просто ждала повода, чтоб сказать эти грубые, рвущие душу слова.

Она оформила отказ от ребёнка, который мог не выжить по прогнозам врачей, который мог не выжить, если бы остался с матерью, а она пила, и никогда в своей жизни не работала. Ребёнок мог не выжить, но он выжил, и развивался нормально. Этот самый акушер, сказавший молодой матери душераздирающие слова, однажды проходя мимо общей детской палаты, остановился на секунду и поглядел на малыша, которого назвали Женей. Он пробежал глазами по залу, где спали дети, и снова остановился на Жене.

– Да, – сказал он, неизвестно кому, будто считая, что с ним непременно кто-то ходит и слушает внимательно все его мысли.

– Этот парень родился в рубашке.

Десять лет спустя Женя впервые серьёзно подрался. Примерно в тот же период он начал увлекаться стихами. Была ли связь между этими событиями нельзя сказать определённо, но Женя считал, что была. И дракой доказывал, что человек читающий, и любящий стихи может дать сдачи. Своими кулаками он разбивал стереотип выражения «зубрила». Ему нравились стихи разного рода. Он считал, что простые стихи, как у Пушкина, читать легко, а значит и писать их легко. Дилетантское мнение, которое частично подкреплялось объективной оценкой. Внутри у Жени горела гнетущая и откровенно грязная мысль, сжигающая самооценку многих начинающих поэтов. То, что легко и быстро можно написать, не будет интересно читать. Иногда бывает и такое, но не из-за лёгкости написанного. Написать стих можно, и не думая над ним недели, главное подходящая обстановка, способствующая росту творческого корня. Воздух, настроение, бодрость и веселье, сосредоточенное внимание. Для каждого рецепт свой. У Жени не было особого рецепта, но стихи он писал быстро. Иногда прямо на работе. Лёгкие стихи поддаются быстрому восприятию, словно сигналы светофора. Женя больше любил грубость и злость (возможно из-за трудного детства). В стихах это можно было выразить, вставляя трудные слова, и редкую рифму. Женя любил читать тяжёлые стихи, это было, будто трёшься животом о подводные камни, когда плывёшь. В них становиться заметно усилие, которое затратил автор, частичка его жизни, что он вложил в буквенную ячейку.

Женя так и не узнал, кем и кто были его родители, но всегда мечтал с ними встретиться. Один из своих стихов даже посвятил матери. Все наброски он держал в закрытой для окружающих глаз тетради, и носил её с собой, куда бы ни переезжал. Лишь иногда он давал почитать кое-что из записей своему знакомому, но только тому, кто уважал его хобби.

Прошло восемнадцать лет, с того момента, как Женя первый раз открыл глаза. Эти годы тяжело пережил одинокий парень без семьи и друзей. Но вопреки многим мнениям (и мнению родной матери) он нашёл работу, и жильё. На жизнь ему хватало, а в перспективе темнота, о которой он старался не думать. Эта размытая линия внушала апатию в ранимую душу Жени, и он подбрасывал целеустремлённые мысли к небесным высям с помощью творческих попыток писать стихи.