Чарльз Мартин - Бог пятничного вечера

– Спасибо.

– Тут тебе будет мало-мальски спокойно. Держись подальше от папарацци. – Он усмехнулся. – И говорю как твой поверенный, потому что знаю, что ты не можешь такового себе позволить, это законно в смысле расстояния до школы.

– Это успокаивает.

– Э… – Он поднял палец и покачал головой. – Пожалуй, тебе не стоит заходить в амбар. – Он вручил мне официального вида бумагу из пачки, засунутой между ветровым стеклом и приборной доской, которая, как я подозревал, исполняла еще и роль письменного стола. Я пробежал письмо глазами.

– Что это?

– Примерно полгода назад учителя застукали там каких-то пацанов за курением «травки». Чтобы отвлечь внимание от своего пристрастившегося к наркоте дитяти, один из родителей поднял шумиху из-за состояния амбара. Власти округа все разнюхали, согласились с родителем и сказали мне, что это потенциальное судебное дело. – Вуд пожал плечами. Он как будто говорил сам с собой. – Если бы они там не лазили, то и опасности бы никакой не было, но, несмотря на пять десятков развешанных повсюду желтых предупреждающих знаков, я все равно почему-то виноват в том, что их дети без спросу проникают на территорию и курят «травку».

Я рассмеялся. Он продолжал:

– Чтобы убедиться, что они донесли до меня свою позицию, власти прислали мне, – он махнул на бумагу у меня в руке, – заказное официальное письмо, уведомляющее, что я должен снести амбар, иначе они возбудят дело, и я потеряю свою землю. И теперь я каждый месяц получаю новое.

– Так амбар все еще стоит? Он же грозил рухнуть, еще когда мы там бегали.

– Власти явно согласились бы с тобой, а учитывая его близость к школе и зная, что мальчишки любят ошиваться возле него…

Я ухмыльнулся.

– Понятия не имею, о чем ты говоришь.

– Власти талдычат, что его надо снести.

– Так за чем же дело стало?

Он втянул воздух сквозь зубы и покачал головой.

– Это сложно объяснить.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты сам увидишь, когда откроешь дверь. И, к твоему сведению, я не имею никакого отношения к тому, что ты там найдешь. Как и Рей. Оно просто появилось пару лет назад, и каждый месяц возникает что-то новое. Это как в «Иеремии Джонсоне», когда индейцы оставляют всякие вещи в его старом доме, где живет сумасшедшая леди. Никто не видит, как они приходят и уходят, вещи просто появляются. – Он помолчал, явно, собираясь с духом, чтобы сказать то, что вертелось на языке. Наконец взял бумажку с приборной доски и протянул мне.

– Лаура тут покопалась. Нет никаких записей – вообще никаких – об Одри Райзин ни в южной Джорджии, ни в северной Флориде, нигде поблизости. – Он взглянул на меня и отвел глаза. – Она проверила и под именем «Лаура Майклз». – Он покачал головой.

Дождь заливал мне плечи. Я постучал по крыше машины, не зная, что сказать. Где найдешь друга, который не отвернулся от тебя, даже когда большинство считает тебя извращенцем. Тем более такого, который верит.

– Вуд, спасибо.

Его глаза увлажнились.

– Ты очень скоро узнаешь, что я нисколько тебе не помог. – Он махнул рукой в сторону города, не подозревающего о моем возвращении. – И если ты думал, что они любили тебя тогда, подожди, когда увидишь, как они ненавидят тебя сейчас. – Он завел мотор, но не тронулся. – Мой офис в старом Мейтер-билдинг. Второй этаж. Я… – не глядя на меня, он пожал плечами, – занимаюсь оформлением поручительств. Из моего окна видна тюрьма. – Еще раз пожал плечами. – На оплату счетов хватает. По крайней мере, большей их части. – Вуд полез в карман и протянул мне скомканные деньги. Грязные двадцатидолларовые бумажки. – Тебе это понадобится. – Для него сумма была, должно быть, немалая. Может, все, что было. Я отмахнулся.

– Не надо.

Он протянул во второй раз.

– Бери, бери. Тебе же надо…

Я вскинул руку останавливающим жестом.

– Лаура права. Будь умнее. Держись от меня подальше.

Он постучал себя в грудь, и глаза заблестели от слез.

– Когда я закрываю глаза и вспоминаю самые плохие и тяжелые времена в своей жизни, я вижу, как ты смотришь на меня. Говоришь мне, что я могу сделать то, о чем никогда и не мечтал. – Пауза. – Что бы я ни делал, не могу заставить себя ненавидеть тебя. – Он покачал головой и посмотрел на перстень за победу в национальном чемпионате. Мы с ним вместе выиграли семь чемпионатов: четыре в старших классах школы и три в колледже. Кольцо, которое он носил, было с нашего последнего.

Мне кое-что вспомнилось, хорошее. К концу третьей четверти мы проигрывали тринадцать очков. Нам требовалось дважды пересечь линию ворот, а противник просто убивал нас. Их передний защитник мотал Вуда, как тряпичную куклу. Я стоял в хадле, не зная, что делать. Вуд никогда не давал мне никаких указаний, но в тот момент он просто спятил от злости. Наклонился, схватил меня за свитер и прохрипел:

– Когда брошу мяч, вали за мной.

– Вуд, он же размазывает тебя, как масло по бутерброду.

– Ты, главное, держись, – бросил он решительно и со злостью. – Сейчас я покажу этой деревенщине его место.

Сказал – сделал. Когда Вуд бросил мяч на шестиярдовой линии, я втянул голову в плечи, а он ломанул вперед, прокладывая путь прямиком к линии ворот и увлекая за собой всю защиту соперника. В проломленную им брешь можно было въехать на грузовике.

И уже только после игры я узнал, что он сломал левую руку – в первой четверти.

У Вуда всегда был высокий болевой порог.

Теперь, сидя на переднем сиденье своего «Субурбана», он ощущал, как ему было больно. Он вытер нос рукавом рубашки.

– Я вспоминаю суд и… – Вуд стукнул по рулю, – не могу совместить парня, которого я знал, с тем, которого привлекли к суду.

В этом он был не одинок. Я ждал, ничего не говорил.

По его щеке скатилась слеза.

– Мэтью, эти люди готовы оторвать тебе голову, облить бензином и поджечь заживо.

Я кивнул. Я это знал.

– Ты или последний мерзавец, который лгал своей жене, друзьям и самому себе. В таком случае двенадцатилетнего срока мало, вообще любого срока мало, и один Бог тебе судья. Или кто-то по причинам, которых я не могу постичь, – его огромная лапища стукнула по консоли между сиденьями, – сделал это с тобой. Украл то, что у тебя было, и все, что когда-нибудь будет. – Он вытер лицо рукавом. – И я не уверен, какой сценарий хуже. – Боль растеклась у него по лицу. – У меня было двенадцать лет, чтобы обдумать это, и я ничуть не приблизился к пониманию. – Его голос зазвучал громче. – И сегодняшний день совсем не помог. Кажется, будто всего пять минут назад ты бросил тот бексайд Родди в эндовую зону. Я нес тебя на плечах вокруг поля. Люди держали плакаты, на которых было написано: «РАКЕТУ В ПРЕЗИДЕНТЫ» и «РАКЕТА, ЖЕНИСЬ НА МНЕ». Мамочки называли своих детей в твою честь. Девяносто шесть тысяч болельщиков скандировали… – Его голос упал до шепота. Он смотрел сквозь ветровое стекло в наше общее прошлое. – РАКЕТА! РАКЕТА! РАКЕТА! – Вуд закрыл глаза. Потом все же взглянул на меня. – Пусть я легковерный дурак, пусть я городской сумасшедший, но я был твоим другом тогда. Я твой друг сейчас. И всегда им буду.