Хармони Верна - Леонора. Девушка без прошлого

Отец Макинтайр устало прислонился к двери, но затем развернулся и снова опустился на стул.

– Ну разумеется! Это еще не все, – с иронией бросил он.

Лицо диакона смягчилось, и щеки его, казалось, опустились еще ниже к подбородку.

– Вы знаете отца Бреннана? – спросил он.

– Нет. А что, должен?

– Это служитель римской католической церкви, один из пасторов монастыря Святой Розы. Он хороший человек и очень много делает для этих бедняг иммигрантов.

Отец Макинтайр рассеянно ждал, не понимая, к чему клонит диакон.

– К нему пришла супружеская пара, – продолжал Джонсон. – Они только что приехали из Ирландии. Они знают ваше имя. – Наступила короткая пауза. – Они сказали, что писали вам, но ответа так и не получили… Это насчет Джеймса.

Тело отца Макинтайра вдруг стало хрупким, как стекло: сейчас он мог бы рассыпаться от малейшего прикосновения.

Диакон осторожно продолжил:

– Их фамилия О’Рейли. А девичья фамилия супруги – О’Коннел. Как у Джеймса. – Диакон сложил руки перед собой и пошевелил большими пальцами. – Я знаю, как вы относитесь к этому мальчику.

Все вокруг него рушилось. Сердце разрывалось на куски. Отец Макинтайр не мог произнести ни звука: рот его открывался и закрывался, как у выброшенной на берег рыбы.

– Это его семья, Колин. – Каждая морщинка на лице диакона источала жалость. – И его место с ними.

– Вы не понимаете. – Голос отца Макинтайра надломился. – Джеймс не такой, как другие. Он добрый. Он умный. Он… – Глаза его бегали по сторонам, словно в поисках подходящего слова. – Он лучший. – Отец Макинтайр мысленно умолял, чтобы старый друг понял его. – Из Джеймса может получиться доктор, адвокат. Его ждет другая судьба, Роберт. Прошу вас. Он достоин лучшего, он лучше этих людей.

– Они кровные родственники. – Диакон вытянул руку вперед, как на проповеди. – Колин, вы отдали этим детям все, ничего не оставив для себя. Но вы всего лишь человек. Вы понимаете меня? Всего лишь человек. И вы не можете изменить то, что находится за пределами ваших возможностей.

Отец Макинтайр часто заморгал. Глаза его были сухими. Все кончено. Решение было уже принято.

Диакон Джонсон медленно поднялся из-за стола.

– Я сам отвезу Джеймса, если вам так будет легче. В настоящее время они обустраиваются неподалеку от Саутерн-Кросса. Меня пригласили отпевать покойника в те края, так что это по пути. Мы уедем через два дня.

Отец Макинтайр уронил голову на руки, позволив окружающему миру погрузиться во тьму. Он слышал шаги диакона Джонсона и почувствовал, как тот осторожно похлопал его по плечу. Потом скрипнула дверь.

– Может быть, вы хотите, чтобы мальчику сказал я? – спросил диакон перед уходом.

– Нет. – Голос отца Макинтайра был пустым и мертвым. – Я сам скажу ему.

Джеймс, присев рядом с выложенными в ряд седлами, натирал их ланолином. От пропитанной маслом тряпки руки его стали мягкими, как у младенца. Внимание его привлек звук чьих-то шагов по дорожке, и он нахмурился. На фоне синего неба вырисовывалась высокая и темная фигура отца Макинтайра. Это был незнакомый ему человек. Священник, который раньше смеялся, подставляя лицо морскому бризу, куда-то исчез. Джеймс начал еще быстрее возить тряпкой по седлу.

Отец Макинтайр нагнулся, рассматривая его работу.

– Разве это должен делать не Хью?

Джеймс остановился и закусил щеку, еще сильнее нахмурившись. Хью был усыновлен три месяца тому назад.

– Да я не против, – холодно ответил он.

Отец Макинтайр коснулся его плеча:

– Мне необходимо поговорить с тобой, сынок.

Сынок … Он не его сынок. Ему захотелось ударить по этой руке.

– Да, отче.

Отец Макинтайр сел на землю, подтянув колени к груди. Лицо его было серым и вытянувшимся – он напоминал ягненка, промокшего под дождем.

– Я хочу, чтобы ты знал, – начал он, – что я всегда пытался принимать в отношении тебя и остальных детей правильные решения. – Губы у него были бледно-розовыми, почти белыми, а взгляд устремился куда-то вдаль. – Особенно в отношении тебя, Джеймс. – Священник замолчал и, вытянув шею, часто заморгал, глядя на траву и небо. – Я солгал тебе насчет письма.

Джеймс не сразу понял. Письма? Того самого письма. Он наконец сообразил, о чем речь.

– У тебя есть тетя, – вздохнул отец Макинтайр. – Сестра твоего отца.

На лбу и шее Джеймса крупными каплями выступил пот. Он был слишком потрясен, чтобы разозлиться, слишком шокирован, чтобы чувствовать что-то, кроме гулкого биения сердца.

– Они приехали сюда, чтобы забрать тебя.

– В Ирландию? – вырвалось у него.

– Нет. Ради тебя они переехали жить в Австралию.

Кожа на висках у Джеймса запульсировала. Надежда и чувство облегчения распирали грудь. Все окна отворились, все двери были широко распахнуты, потянуло ветром перемен, и в голове его билась только одна мысль: я еду домой!

– Джеймс! – окликнул его отец Макинтайр. – Есть вещи, о которых ты должен знать. – Он старался не обращать внимания на надежду, которой загорелся мальчик, и взывал к той части его рассудка, которая могла мыслить здраво. – Они люди бедные, – сказал он и шепотом добавил: – Это может быть тяжелая жизнь, Джеймс.

Но Джеймс не думал о деньгах. Не боялся работы. И не понимал этих интонаций в голосе отца Макинтайра.

– Ты не должен уезжать, Джеймс, – умоляющим тоном продолжил священник.

– Я хочу уехать, – решительно заявил мальчик. – Я хочу уехать домой!

Отец Макинтайр опустил голову:

– Вы едете завтра.

В этот момент словно невидимая рука схватила Джеймса за горло, его сердце застучало учащенно, не оставив и следа былой легкости. Машинально он схватился за стебель желтого цветка, золотой розги, и потянул на себя. Пальцы пыльцой окрасились в желтый цвет. Желтый. Золотой. Солнце. Свет. Желудок его был готов вывернуться наизнанку. Лео …

Джеймс уезжает! Леонора сразу поняла это по его широко открытым глазам, по выразительным бровям, вечно выдававшим его мысли. Она поняла это и по лицу отца Макинтайра, по залегшим на нем глубоким теням. Священник трепетал, как пламя свечи на сквозняке, и она не могла без содрогания смотреть на его страдания – он чуть ли не корчился от боли, как слизняк, посыпанный солью.

Если о солнце, море и скалах можно было сказать, что они прекрасны, все это бледнело по сравнению с Джеймсом. Потому что она любила его, как может любить только ребенок – с объятиями, распахнутыми настолько широко, что туда мог поместиться весь мир и еще осталось бы место. Ее сердце разрывалось от радости за Джеймса, от сознания, что к нему приехали родственники, что он заживет жизнью, которой заслуживает. И до утра этого было достаточно.