Вита Витренко - Кофе по-венски

Ей приснилось, что он умер. Утонул. Она видела прозрачную синеватую воду и его в джинсах и нарядной рубашке в фиолетовую полоску. Светило солнце. Лежа на спине, он медленно дрейфовал в толще воды, а вокруг, на берегу, суетились люди, искали его, звали по имени. Юльку охватил непередаваемый ужас, она вдруг – во сне – ощутила всю тяжесть утраты, давящую до потери сознания пустоту, свое болезненное одиночество в этом мире.

Среди толпы у берега она узнала его жену. В ее волосах отчего-то были желтые ленты. Юлька почувствовала, что должна подойти, сказать что-то важное, но словно завороженная стояла на месте, не в силах пошевелить ватными ногами. «Вот и все. Его больше нет. Как это возможно? Я сама, совсем сама…» – слезы стекали горячими каплями по ее щекам, заползали в горло. Юлька и проснулась от этих солено-пекущих слез. Рот переполнила липкая слюна, щеки горели. Даже осознав, что это всего лишь сон, она продолжала плакать навзрыд, всхлипывала, закрывала рот рукой, боясь разбудить Маркуса, и заново переживала кошмар его гибели, беспросветный, безнадежный, мутный, перемешанный с липким страхом жить без него (хотя давно жила), и это невозможное, не умещающееся в сознание: его уже нет!.. Не переставая всхлипывать, она начала читать «Отче наш», дважды сбивалась, облизывала губы и продолжала горячечно шептать, пока не зашевелился Маркус.

– Wie spät es ist? (Который час? – нем.)

– Спи, спи. Рано, – ответила Юлька по-русски.

– Julia, was ist los? (Юлия, что случилось? – нем.)

– Сон. Просто дурной сон. Тебе рано вставать, спи, пожалуйста, – она перешла на немецкий.

– Почему ты не спишь?

– Уже, уже ложусь.

Она пыталась не шевелиться, потому что знала: если будет долго ворочаться, сонный муж сладострастно прижмет ее к себе и начнет приставать. Но заниматься с ним этим после такого сна – немыслимо. Сейчас Юлька не может отдаваться другому мужчине. От кончиков рыжеватых волос до краюшка розовой хлопковой ночнушки, от маленьких нежных мочек ушей до крепких пяток, от горбинки носа до ложбинки у спины она вся принадлежит ему. Роме. Даже если… Юлька отогнала мрачные предположения. Обычно говорят: когда снится, что человек умер, он, напротив, будет жить долго. Но ее чуткая интуиция, вернее, необъяснимая энергетическая связь с ним, которая осталась, хоть они давно перестали общаться, писать друг другу мейлы и смс, эта «астральная» связь подсказывала: с ним что-то не так.

Юлька думала, ворочалась, вспоминала. Воспоминаний – светлых, печальных, радостных, злых, безутешных – в шкатулке ее памяти за пять лет отношений накопилось немало. Словно старые открытки, исписанные знакомым почерком, она бережно перебирала их в мыслях, переносилась в то невероятное время, когда могла слышать, видеть, чувствовать его, смаковала каждую мелкую деталь, вдруг нечаянно выплывшую хрупким корабликом на поверхность памяти. Она растворялась в нем, чувствовала его так близко, будто и не было разделявших их тысяч километров и трех лет молчания, будто он сейчас лежал рядом, обнимая сильной рукой ее грудь. «Жив, жив…» – одними губами повторяла она. На фоне этого почти телепатического общения похрапывание Маркуса раздражало. Юлька долго не могла уснуть, но под утро наконец-то задремала тяжелым, тревожным сном. И тут же была разбужена шумом: в коридоре муж занимался с гантелями.

– Доброе утро, будешь кофе? – спросила она, протирая глаза и сознательно избегая называть его по имени (в голове, в груди, внутри живота она еще чувствовала тепло от присутствия того, другого, которого она потеряла безвозвратно, и не хотела чужим именем разрушать этой странной тонкой интимности).

– Ja, gern, bitte (Да, с удовольствием, – нем.) , – радостно ответил Маркус, катая по полу маленькую штангу.

У него была отличная физподготовка. Его тренированное, хоть уже и далеко не юное тело вызывало восхищение, и Юлька порой охотно наблюдала за тем, как он занимается. Но не сегодня.

Она в который раз подивилась тому, в каком прекрасном расположении духа всегда просыпается ее благоверный. Его не изводят воспоминания, дурные мысли, переживания – отключается мгновенно, спит как младенец, а встает бодрый, свеженький, довольный собой и жизнью.

Юлька заперлась в ванной и возилась там очень долго: Маркус дважды стучал. Мылась, чистила зубы, укладывала волосы. В зеркале отражалась ее женственная, чуть пополневшая за последний год фигура. Контраст хрупких плеч и округлых форм, каштаново-рыжих волос (такими же они были внизу живота) с фарфоровой кожей магически действовали на мужчин, но Юлька никогда не считала себя привлекательной. Сейчас она втирала крем под глаза только в целях маскировки, пытаясь скрыть темные круги – следы бессонной ночи: не хотела, чтобы Маркус видел, как ей плохо, боялась расспросов. Однако он все равно заметил. Спросил за завтраком, жуя неизменный сэндвич с задорно выглядывающими из-под пышных ржаных булок листьями салата:

– Юля, почему ты опять не спала?

– Бывает. Наверное, много кофе выпила на ночь.

– Ты вчера пила чай, я помню, – он широко улыбнулся, демонстрируя прекрасные ровные зубы.

– Маркус, можно я в Зальцбург поеду?

– Сегодня же пятница! Магазин работает с восьми утра, и ты обычно помогаешь мне в этот день, – он произнес это не с укором, а с детской обидой.

– Маркус, я не могу. Пожалуйста, отпусти. Мне в Зальцбург очень нужно.

– Опять к нему… Как вы говорите: ба-тюш-ка Александр, – у Маркуса не получалось раскатистого русского «р», последний звук в имени он произносил гортанно. – Ба-тюш-ка Александр. Да?

– Да. Я постараюсь быстрее. Как-нибудь обойдешься без меня? Душа просит.

– Ох, неспокойная у тебя душа… Русская. Но за то и люблю тебя, Юлия!

– Маркус… – она помолчала, не желая сейчас спорить. – Спасибо тебе!

Эта «русская душа» была Маркусовой идеей фикс. Он имел русские корни: его прабабушка сбежала в Австрию из дореволюционной России, оставив там мужа-офицера, не в меру увлекшегося коммунистическими идеями. Спустя несколько лет, буквально погибая от голода, эта бывшая воспитанница института благородных девиц обручилась здесь с местным пекарем – профессия, стоит сказать, в этих местах весьма уважаемая. Но для прабабушки, конечно же, это был абсолютный мезальянс. Как в сказке, она родила пекарю троих сыновей: Маркус был потомком младшего. Что самое удивительное, каким-то чудесным образом он пронес сквозь годы русскую, прабабушкину фамилию – Городецкий, потеряв во время длинного пути только последнюю букву. Семейная легенда гласила, что антикоммунистка прабабушка уговорила демократичного прадедушку записать на эту гордую фамилию меньшего отрока, дабы свидетельство «голубых кровей» не растворилось в веках. И теперь Маркус Городецки лелеял любовь ко всему «русскому», особенно после судьбоносной встречи с Юлькой, хоть та и приехала из Украины, хоть и пыталась доказать, что это «разные вещи, херр Городецки». «Egal (Все равно, – нем.) , – отвечал Маркус. – У тебя русский характер!» – и Юлька сдавалась и какое-то время больше не спорила.