Олег Рой - Не оставляй меня, любимый!

– Ага, – подтвердил Матвей. – Именно поэтому. Видишь ли, братюня, ты у нас стал известным. Не в Сети, там ты значился и до того важной шишкой, без базара, но Сеть – это одно, а жизнь – совсем другое. Теперь твоя ряшка засветилась в телике, газеточки с журнальчиками твоими фото обложки украшают…

– Есть такое, – подтвердил я. Несколько раз ко мне обращались с тем, чтобы сделать сессию для журнала и дать небольшое (и, как по мне, совершенно бестолковое) интервью. Я даже закорефанился кое с кем из пишущей братии, хотя с большинством из них общение шло туго. Да вот хоть бы недавно с этой Ксюшенькой…

Вспомнив о Ксюшеньке, я вспомнил о Карине. И это не укрылось от внимательного взгляда Александра «Мы могли бы служить в разведке» Матвеева:

– Чет ты, брат, в лице изменился, как будто за моей спиной на березке вместо листьев выросли пятитысячные, – отметил он. – Колись уже, что такое.

– А я тебе говорил: заведи аккаунт в «Мы», – с поддевкой сказал я. – Был бы моим фоловером, все бы уже знал.

– Тьфу на тебя, – ответил Матвей. – Я нормальной ориентации.

– Фоловер – это по-нашенски подписчик, – пояснил я.

– Вот и выражайся по-нашенски, – парировал Матвей. – Взяли моду материться по-забугорному: фоловеры, лайки, кофе-брейки всякие… По-русски говорить надо, в России живучи.

Он сжевал еще кусок шашлыка, пока я пережидал вспышку его лингвистического патриотизма, а затем сказал:

– Ну, и что бы я узнал из твоего инстаграма?

– Попрошу мою православную сетку с этим исчадием ада не сравнивать! – нарочито строго сказал я, немного подольстившись к матвеевскому патриотизму. – Ладно, сейчас расскажу.

И я пересказал ему события последних дней. Матвей слушал внимательно, настолько, что даже шашлык отложил.

– Круто! – вынес он свой вердикт по окончании моего рассказа. – Ну, наконец-то, надо будет свечку поставить, что ли. За здравие, естественно.

– Хорош подкалывать, – сказал я ему, – лучше шашлык доедай, остынет совсем.

– Остынет – отдадим собачкам, а себе другой купим. – Кажется, Матвей был воодушевлен поболее моего. – Старик, чего ж ты сразу не рассказал?

Я пожал плечами:

– Да что тут важного? Ну, познакомился с девочкой, первый раз, что ли.

Матвей достал из кармана пачку какого-то курева (курил он редко, но до конца от пагубной привычки избавиться не мог, а вейп откровенно презирал; «сегодня начнешь парить, завтра перейдешь с пива на смузи, а послезавтра проснешься с мужиком», говорил он), подкурил и сказал:

– Понимаешь, брат… мы с тобой из того поколения, для которого нет никаких преград в виде морали там или религиозных заповедей. В то время, когда мы росли, было все разрешено, что не запрещено. Нас учили, что заботиться надо только о себе, а любовь – ничто, пустой набор букв, за которым маскируется желание обладать. Мы и выросли такими, зная, что нам можно все и плата за это – в виде тех же чувств – совершенно не обязательна. «She’s got a pussy, I have a dick, so, what a problems, let’s do it, quick!», как в песне поется.

И это нам на первых порах очень даже нравилось. Не знаю, как тебе, а мне так да. А потом я пошел на четвертый десяток и, не поверишь, начал чувствовать какую-то пустоту. Чего-то в жизни не хватало. Тогда я и начал задумываться над тем, как я живу. И как буду жить дальше. И понял одну очень простую вещь.

Матвей взял со столика, за которым мы сидели, вторую бутылку пива и хулиганским образом открыл ее об угол означенного стола.

– Старик, – сказал он. – Мы с тобой взрослые, самодостаточные мужики и будем такими еще довольно долго. В социально-бытовом смысле мы без женщины вполне можем обходиться; в сексуальном – можем запросто найти на ночь или на пару недель молодое, упругое девичье тело… по крайней мере, для меня все вышесказанное истинно. Казалось бы, на кой при таких условиях какие-то отношения? Зачем себя обременять? А поди ж ты…

С какого-то времени одиночество начинает тяготить, и ни компания друзей, ни веселые девочки, которых без труда можно подснять на Патриках или Арбате, эту тяготу не убирают, хоть об стену бейся. Тогда я сел, много подумал да и звякнул Дашке, зная, что та ко мне неровно дышит. А уж Дашка своего не упу… тьфу, холера…

Он сплюнул на землю:

– Ну, ты глянь, косточки кусок! Вот паразиты, уж совсем мышей не ловят! А я решил было, что зуб сломал.

Я пожал плечами. Честно говоря, ничего из того, о чем говорил Матвей, мне было незнакомо. Не тяготился я своим одиночеством, но и не радовался ему – просто не ощущал себя одиноким, наверно.

А Матвей словно читал мои мысли:

– А тебе, наверно, еще хуже приходится. Я-то постоянно с живыми людьми общаюсь.

– А я, по-твоему, некромант, что ли? – спросил я.

– Ну, ты-то больше в Интернете сидишь, – ответил он.

– Ты так говоришь, как будто в Интернете люди не живые, – ответил я. – Матвей, те, с кем я общаюсь, не боты и не пришельцы с Нибиру. Они такие же люди, как я и ты…

– Такие – да не такие! – воскликнул Матвей. – Ты не думай, что я питекантроп какой-то. Я тоже в Сети бываю, даже страничку у тебя в «Мы» завел…

– Не видел еще, – ответил я честно. Вообще, в моей сети последнее время настоящий бум регистраций, в день заводится до ста тысяч страниц. За всем не уследишь, даже в зоне рунета. Хм, так вот откуда его расспросы, читал небось мои откровения, а сам шлангом прикидывается, язва! – И что ты думаешь о Сети?

– В Интернете нет настоящихлюдей, – ответил Матвей. – Это какой-то грандиозный маскарад: аватары, ники, придуманные биографии…

– Точно подмечено, – сказал я, тоже вставая. Пиво было допито, шашлык съеден. – А тебе не приходило в голову, что именно эти маски и есть настоящие лица?

Матвей недоуменно на меня уставился:

– В смысле?

– В прямом, – ответил я. – Скажи, тебе свое лицо никогда не представлялось чужим? Ты никогда не представлял себе себя другим, на себя не похожим?

– Не-а, – простодушно ответил Матвей.

– И что, ты прямо с детства мечтал торговать автозапчастями? – спросил я. Матвей чуть не остановился (мы шли обратно в сторону кафе и выхода из парка).

– В детстве я мечтал стать ветеринаром, – неожиданно признался он, потупившись. – Нашел как-то щенка, у него лапа была перебита, и вообще… хотел его выходить, вроде и получаться начало, а потом он возьми да помри. Как я плакал! Меня и когда били гуртом, было разок, сам понимаешь, что такое дворовое детство, так я и то не плакал, а тут… сидел, держал щенка на коленях и выл, а он уже холодным стал. И не расскажешь ведь никому, разве что тебе.

– Вот, – сказал я. – А в Интернете ты можешь эту историю рассказать. И найдутся те, кто поймет и посочувствует.

– Ага, и те, кто поиздевается, тоже найдутся, – сказал он, не глядя на меня.