Людмила Ржевская - Кто ищет, тот найдет

В этот лагерь я попал раненым. Не знаю, кто меня подобрал, кто лечил и сколько времени я выздоравливал. Помню только, что досматривали машины на границе, как началась стрельба. И на этом все мое прошлое для меня закончилось. Когда я открыл глаза, передо мной стояли два солдата, одетых в полевую форму. И говорили они на непонятном мне языке. Потом один из них спросил:

– Ну что, Иван, пришел в себя?

– А разве я Иван?

– Нам все равно, кто ты, для нас ты Иван. Жить хочешь? – спросил он. – Тогда выздоравливай быстрее и поедешь с нами.

– Жить все хотят, – ответил я.

– Вот и правильно, только дураки умирают за идею или за родину. Наша родина – это наша Земля. Родина там, где тебе хорошо живется, где тебя уважают, и ценят, и хорошо платят. Мы через два дня приедем за тобой. За тебя тоже хорошо заплатят те, кому ты будешь нужен, не переживай, мы тебя доставим по назначению. Смотри, какой симпатяга, наверно, женщины по тебе с ума сходили? Он говорил на русском языке, потому что я его понимал, хотя совсем этот человек не был похож на русского, скорее на китайца, корейца или вьетнамца. Второй же с ним явно был кавказец, с длинной бородой и четками в руках.

– Ты помнишь свое настоящее имя и откуда ты? – спросил китаец. Я подумал, что не стоит им рассказывать, кто я и откуда, ради безопасности своих близких людей. И ответил:

– Я ничего не помню, даже имени своего не знаю, не помню, что было со мной.

– И такое бывает, – сказал китаец, – после ранения в голову забудешь все. Но это и к лучшему. У полковника тебе дадут новое имя, научат всему и ты снова станешь человеком.

И китаец с кавказцем действительно приехали за мной через два дня. Я был еще очень слаб, едва мог подняться с постели. Они подхватили меня под руки и усадили в машину. Ехали мы часа два по очень крутой дороге в гору, потом спускались вниз к лесу, и наконец я увидел за проволочной оградой обычные солдатские казармы. И я не ошибся, это действительно были солдатские казармы, только вот чьи они, для меня оставалось загадкой. Меня привели в кабинет, вероятно, к старшему по чину.

– Кто он и что умеет делать? – спросил тот, что сидел за столом.

– Пока ничего, он был ранен в голову, мы его выходили, по всей видимости, он русский. Но не помнит даже своего имени, он болел больше месяца. Думаю, что вам он будет полезен, – говорил китаец, кавказец же все время молчал.

– Красавчик, да еще блондин, такой нам будет очень нужен для покорения женских сердец, сгодится. Отведите его в лазарет. Пусть подкормят, а потом к нашему психиатру.

В лазарете были врач и медсестра. Обе женщины уставились на меня так, словно я был привидение.

– Боже, какой худой! Тебя как зовут, доходяга?

– Наверное, Иван,

– Ну да, оттуда все Иваны приходят, – сказала медсестра, – а меня зовут Люба, а докторшу – Света, будем тебя кормить и лечить. И слушайся нас. Будешь слушаться, дольше проживешь.

В лазарете кроме меня лежали еще человек пять. Два чеченца, два украинца и армянин. Все молча уставились на меня. У меня и впрямь был вид очень странный, вся верхняя часть головы была забинтована, а на шее болтался коричневого цвета шарф с иероглифами.

– Любаша, кто его привел, никак опять наш китаец? – заговорил с медсестрой армянин.

– Ну, конечно, китаец, видишь, метку оставил, шарф ему на шею повесил, чтобы помнили, ОН – его.

Две недели я провел в лазарете, кормили хорошо. Солдат так не кормят, я быстро поправился, набрал вес. Все больше молчал и слушал, о чем говорили другие. Но из их разговоров я мог одно понять: что скоро нас всех отвезут в какой-то лагерь на какую-то подготовку для дальнейшей работы. И этот день настал. Нас всех шестерых посадили в микроавтобус и куда-то повезли. На этот раз мы ехали долго. Окна в автобусе были плотно задернуты белыми шторами, и так они прилегали к стеклу, что отдвинуть их было нереально.

– Почему нас никто не охраняет? – спросил я у армянина.

– А зачем? – сказал он. – Из этой машины выбраться все равно невозможно. Да и куда бежать? И кто мы такие, если даже имен своих не помним?

Наконец через несколько часов микроавтубус остановился и нас вывели на улицу. Мы стояли во дворе большого особняка, обнесенного высоким каменным забором. Меня поразила его высота, примерно два с половиной метра, а сверху колючая проволока.

«Ну точно тюрьма», – подумал я.

Но это не было тюрьмой, на самом деле это был восточный отдел специальной подготовки, специальных бойцов, с особыми специальными поручениями и заданиями, которых отправляли в разные страны планеты. Но расскажу все по порядку. Нас определили в комнаты по два человека. Моим напарником по комнате стал армянин. Нас накормили и сказали, чтобы мы ложились спать, а утром нам предстоит знакомство с руководством базы.

Утром, после завтрака, меня привели в кабинет к доктору. Как я понял, это и был врач-психиатр. Он был высокий, седой, с правильными чертами лица, светло-серые глаза его не моргая смотрели на меня.

– Ну, раздевайтесь до трусов, будем вас обследовать, – заговорил он на русском языке, но с небольшим прибалтийским акцентом. – Мне рассказали, что вы русский пограничник, в плен попали после ранения в голову и теперь абсолютно ничего не помните. Полная амнезия. Но это для вас даже лучше. Это очень хорошо – в таких обстоятельствах ничего не помнить.

Доктор уложил меня на кушетку и стал водить по моему телу очень странным инструментом, который постоянно пищал и мигал.

– Да, голубчик, ранение сказалось на всем вашем здоровье, пару месяцев вам придется пробыть здесь, а там видно будет. Раз в вас заинтересованы здешние друзья, не пропадете. Одевайтесь, мне все понятно.

В кабинет к доктору зашел мужчина лет сорока пяти, он что-то спросил врача на английском языке, а затем, повернувшись ко мне, сказал:

– Очень хорошо, что ты русский, отныне ты гражданин России, зовут тебя Сергей Скворцов, тебе двадцать пять лет, родом ты из Самары, вырос в детском доме. Вот твои документы, паспорта: гражданский и заграничный, со всем остальным тебя познакомят, когда придет время. Ясно, Сергей Скворцов?

Так я стал Сергеем Скворцовым.

Потом пошло интенсивное лечение и тренировки. Бег на длинные дистанции, стрельба, учеба языков, в основном учили английскому и русскому. А еще искусству обольщения женщин и переодеванию, чтобы мог принимать за считанные секунды другое лицо, другой вид. То есть из молодого крепкого парня превращаться в старика, женщину или вообще в глухонемого калеку. С того момента в комнате я стал жить один. Куда исчезли пятеро остальных парней, я не знал и не спрашивал. В столовой завтраки, обеды и ужины также проходили в одиночестве, пока я завтракал, мою комнату убирали. Но кто это делал, я никогда не видел. Скорее всего, это была конспирация. Думаю, что меня никто не должен был видеть. Так прошел по моим подсчетам год. За это время меня ни разу не выпустили за ворота особняка. Я не знал, где я нахожусь, что это за страна и к чему меня готовят. В комнате, где я жил, вообще не было ни одного зеркала, ни в ванной, ни в коридоре, ни в столовой, куда ходил есть три раза в день. Я даже не знал, как я выгляжу. Но пришел день, когда доктор в своем кабинете подвел меня к одной из закрытых дверей: