Шахразада - Али-Баба и сорок разбойниц

Никакая часть данного издания не может быть скопирована или воспроизведена в любой форме без письменного разрешения издательства

– Правду ли говорят, о почтенный Маруф-башмачник, что ты знаешь всех в этом прекрасном городе?

– Это правда, путник. Как правда то, что прибыл ты сюда из далеких полуночных земель, как правда то, что твои башмаки истерты о скалы вокруг нашего города, а чалма… Столь необыкновенной чалмы не видел наш великий город, должно быть, со дня своего основания…

– О да, мудрый башмачник, – путник улыбнулся в ответ. – Я действительно прибыл сюда из земель полуночных, я и в самом деле исходил все горы вокруг великого города, а чалма моя… ох, Маруф, чалма моя видела столько, что, думаю, ей мог бы позавидовать и ты сам.

Башмачник мерно кивал, задумчиво поглаживая ладонью узкую седую бороду. Появление этого светловолосого и светлоглазого странника сулило городу новые беспокойства, а самому Маруфу – долгие часы размышлений о происшедшем, а потом, куда позже, – о тщете и суете всего земного.

– Но почему ты, юный путник, спросил меня? – Старик с подозрением взглянул на юношу из-под седых бровей.

– Даже до наших далеких краев дошла удивительнейшая история о горах, в которых прячутся пещеры, полные сокровищ, тайн и коварных дьяволов… Вот я и пришел, чтобы своими глазами все это увидеть… И быть может, найти пару-тройку золотых монет…

– Мой мальчик! – Старик негромко рассмеялся. – Не одну сотню лет ходят легенды о коварных пещерах и злобных дьяволах, не одну сотню лет появляются в горах юнцы вроде тебя, чтобы найти «пару-тройку золотых монет»… И, о всемилостивый и милосердный Аллах, не одну сотню лет идет по нашему базару молва, что очередной юный искатель сокровищ разбился об острые камни, какими усеяно дно узких и глубоких пропастей…

– Но это обыкновенный риск, мудрый башмачник. Чего не отдашь за десяток-другой золотых монет?..

– О, юноша, боюсь, что к концу нашей беседы это будут уже два-три сундука…

– Ну что ж, это тоже неплохая добыча… Для одинокого и небогатого путника.

Башмачник замолчал. Лишь тонкий молоточек в его руках напевал тихую песню о только что починенном каблуке.

Молчал и путник. Быть может, он не хотел тревожить собеседника понапрасну. Но, быть может, придумывал новый, более язвительный вопрос.

Первым не выдержал Маруф.

– Но почему же ты, юный странник, спросил меня о том, знаю ли я всех в нашем воистину великом городе, да хранит всемилостивый и милосердный Аллах его денно и нощно?

– Потому, – ответил юноша, – что я хочу познакомиться с почтенным Али-Бабой, удивительная история которого долетела и до наших полуночных мест. Никто, как сказали мне у входа на ваш великий базар, никто лучше тебя не знает этой истории… Или они ошибались?

– О нет, мальчик, – голос башмачника стал теплее, – никто – о, как правы мои соседи! – никто лучше меня не знает этой удивительной истории. И никто лучше меня тебе ее не расскажет. А после уж решай, стоит ли тебе вновь возвращаться в горы за парой-тройкой золотых монет. Или, быть может, лучше познакомиться с достойным Али-Бабой и узнать, к чему могут привести глупые прогулки по тайным горным тропам. Слушай же… Было это так…

– О Аллах, да разве это урюк?!

– Это золото, а не урюк! Как ты, презренный, можешь не видеть ясных лучей солнца, что подарили этому благословенному лакомству свои силы?! Как ты можешь не видеть драгоценные соки прекрасного древа, что напоили его сладчайшим ароматом?!

– О как ты красноречив, несчастный торговец… Неужели ты не видишь червя, который уже почти съел твой жалкий, ссохшийся годы назад, черный, как мой гнев, мелкий урюк!..

«О Аллах, как же несносны эти торговцы! И как несносны эти мелочные покупатели! Они за несчастный медный фельс будут торговаться до ночи, будут обзывать друг друга ослами и баранами, чтобы сговориться о цене в тот момент, когда сил на пререкания у обоих уже не останется…» Посмеиваясь, Али-Баба миновал ряды торговцев сластями и углубился в ряды ювелиров и чеканщиков.

Медные блюда сверкали в лучах заходящего солнца, стихал шум. Вскоре на базаре не останется ни души. А потому следовало торопиться. Прекрасная Лайла-ханым, настоящая мечта, истинная пери, обещанная каждому правоверному после смерти, а Али-Бабе доставшаяся при жизни, ждать не любила. Как не любила она, когда возлюбленный появлялся с простыми дарами – сластями или фруктами. Больше всего любила Лайла россыпи драгоценностей, а блеск золота ценила куда выше, чем прекрасные стихи или чудесное пение дутара…

Но Али-Бабу не пугали капризы прекрасной Лайлы. Более того, день, когда ему удавалось угодить капризной возлюбленной, он считал радостным и удачным. Хотя, стоит признать, ему весьма часто удавалось вызвать улыбку удовольствия на вишневых губах красавицы. У юноши хватало мудрости не задумываться о том, чему радовалась его прекрасная Лайла – новым шелкам и драгоценностям или, быть может, нежности и страсти самого Али-Бабы.

Вот и сейчас юноша, углубившись в ряды лавочек, приближался к мастерской Хасана – почтенного мастера золотых дел. День у Али-Бабы выдался удачным, и он решил: неплохую выручку, что принесли ему шитые белым шелком драгоценные хорасанские ковры, можно потратить на ожерелье, которое он уже давно присмотрел в лавке Хасана. Дымчатые топазы, обрамленные филигранными золотыми веточками, были точь-в-точь как глаза прекрасной Лайлы – нежно-коричневые, светящиеся тайной. Юноша надеялся, что камни эти смягчат, пусть и на время, непростой характер его любимой.

«О Аллах милосердный, но почему же она так рассердилась на меня позавчера? Разве удивительные плоды далекого острова, что лежит на восход даже от самой восточной страны, земли Канагава, могут не порадовать? Конечно, они не сделаны из золота и драгоценных камней, но они же не похожи ни на что вокруг!»

Невольно вспомнились Али-Бабе те дни, когда красавицу Лайлу радовала простая шелковая шаль или горсть сладких орехов. И чем больше юноша думал о своей возлюбленной, тем мрачнее становился. Увы, он далеко не всегда понимал свою своенравную подругу. Более того, стоило ему задуматься о ее гордом нраве, как вопросов, и без того многочисленных, появлялось куда больше, чем ответов на них. Лайла-ханым с каждым днем становилась все привередливее и капризнее. И лишь нежность и ласка, страсть и пылкие объятия возвращали ту самую Лайлу, без которой он не мог прожить и дня.