Лариса Логинова - Оцелот выходит на охоту

Я этого не понимал. Нахрен трахать бабу, которая даже не соображает, кто её дерёт? Для неё ты в тот момент превращаешься в абстрактный и безликий член. С яйцами. Без имени. Хотя назвать тебя могут как угодно, и насрать, что родители Мишей, например, нарекли. Воняющие алкоголем губы только что обозвали тебя Андреем.

Нет, я не имею ничего против девушки, выпившей пару бокалов вина для храбрости, так сказать. Но девица, способная влить в себя бутылку водки и готовая в хлам, вряд ли вызовет во мне желание. Я люблю, чтобы партнёрша занималась сексом со мной, видела – меня, ласкала – меня и кончала, шепча моё имя. Только так.

Особенно мерзко выглядят пьяные малолетки, а последний звонок в школах – это пиздец. Девочки в белых фартуках, с бантиками, обязательными сигаретами и «Ягой». А ещё через пару часов этих королев, уже готовых в умат, дерут их не менее пьяные одноклассники. И щедро усыпанный гандонами парк говорит о том, что праздник удался.

Сам как-то видел такую выпускницу. Она живописно валялась в кустах, в заблеванном фартуке, с раздвинутыми ногами и без трусов. Интересно, «Яга» полезла назад «до», «после» или «во время»? Кому-то их становится жаль, мне – нет. Если девушка настолько не уважает себя, что ужирается в говно, а потом не помнит, кто её трахал, это уже не девушка. Это мразь. И похрен, что она ничего не помнит! Это не оправдание. Как там? «Алкоголь не освобождает от ответственности». Он её усугубляет.

И ни одна из этих малолетних сучек не думает о том, что по синьке так просто залететь, заразиться каким-то дерьмом или нарваться не на тех парней. И не вернуться домой. Никогда. Как Лиза. Но та сознательно искала смерти, а эти… Ищут свободной любви. Эммануэли, блядь.

Когда в новостях рассказывают об очередной дохлой малолетней потаскушке, я усмехаюсь. Мне их не жаль. Это естественный отбор. Очистка генофонда от будущих уродов, которых рано или поздно произведут на свет эти красотки. А кому нужны уроды?

Ещё один вопрос, который я как-то поднимал в статье. Я писал, что эвтаназия – это благо. Для больных раком, на которых уже не действует морфин. Для полностью парализованных, которых ненавидят собственные родственники, вынужденные годами носить утки, стирать обоссанные простыни и переворачивать неподвижное тело. И не надо мне говорить о любви и терпении, у всего есть предел. Когда хрупкая женщина десять лет обхаживает своего разбитого из-за пьянки инсультом мужа – это не любовь. Это пытка. Изощрённая. Зверская. Нечеловеческая.

Я уверен, что единственное, чего ей на самом деле хочется, чтобы он сдох поскорее и освободил её от себя. Она никогда не скажет этого вслух и будет чувствовать себя последней тварью из-за этих мыслей, но это будет так. Но пока её желание исполнится, женщина успеет сорвать спину и заработать кучу болячек, и чаще всего проживёт недолго. Так вот, в таких случаях эвтаназия – это выход. Для всех.

Я не понимаю извращённого милосердия докторов, спасающих то, что не должно жить. Дети с тяжёлыми патологиями. Без помощи извне они бы уже не… мучились и не мучили никого. Подарите им смерть. Отпустите душу. Не запирайте в изуродованном болезнью теле, потому что рано или поздно этот вынужденный жить ребёнок бросит матери: «Зачем ты меня родила?» Эвтаназия как избавление.

От дебилов, кретинов и прочих пускающих слюни уродцев. Бессмысленные взгляды, звериный вой вместо слов. Это не дети и не люди. Это не должно жить.

Ещё будучи студентом, я писал репортаж о благотворительных новогодних утренниках для детей-инвалидов, таких вот – живых экспонатов кунсткамеры. Тогда я ещё мог сочувствовать, и мне стало на мгновение жаль нестарую измученную женщину, терпеливо вытирающую слюну, текущую по подбородку своего дебильного сына. Ей не хватило духу оставить это в роддоме, совесть не позволила. И вот она мучится уже целых пятнадцать лет, а как просто было бы сообщить ей, что ребёнок родился мёртвым. И всё. Она родила бы других – здоровых, и была бы счастлива. Эвтаназия как спасение.

Иногда она должна применяться и к самим мамашам, которые, несмотря на поставленный вовремя диагноз, рожают даунов. Им аборт делать Заратустра не позволяет, а потом все вокруг становятся вдруг обязаны ей, матери-героине, пустившей на свет урода.

Или ещё одна категория плодящихся без конца крольчих, им тоже все обязаны. Многодетные, блядь. Прежде чем дать ребёнку жизнь, нужно точно знать, что сможешь его прокормить, обуть, одеть, вывести в люди. Я готов расшаркаться перед многодетными семьями, дающими детям всё и не выпрашивающими подаяния у государства.

Но с какой стати я должен помогать какой-то бабе, любящей трахаться и рожать? Не я отец её шестнадцатого детёныша. В таких случаях я бы применял насильственную стерилизацию, как с животными, чтобы не плодились.

Эта статья свет не увидела. Хозяин бросил на меня неодобрительный взгляд и сказал, что слишком уж пристрастно, непрофессионально, неэтично. Твою мать, а рожать уродов – этично?

Но спорить было бесполезно, я пожал плечами и сказал, что всё осознал. Злить шефа не стоило, он и так на меня в последнее время косился. Всё это началось после той новогодней вечеринки, когда я некрасиво отшил секретутку. Не люблю «подшефных». И да, двойные стандарты. Я сам трахался с преподавателями и предыдущими редакторами, но они не были так отвратительны. Настолько через себя я бы не переступил, а она – запросто.

А ещё, отымей я её тогда, об этом рано или поздно обязательно узнал бы шеф. Думаю, несложно догадаться, чья задница получила бы пинка? А терять работу я не хочу. Так что в тот вечер всё сложилось против желавшей меня дамы. Бывает.

Впрочем, тогда её всё же отодрал любитель «хмельных вакханок», а потом шеф его уволил, потому как кто-то услужливо донёс. Делиться секретуткой наш хозяин не желал. Наверное, сейчас проще нового журналиста нанять.

Но в любом случае злость на меня мадам затаила, и отношение начальства ко мне стало постепенно меняться в худшую сторону. И вот сегодня она снова что-то уже выкинула. По ухмылке вижу. Но молчу, улыбаюсь ей, как лучшей в мире сучке, и топаю в кабинет хозяина.

Шеф поднимает голову от ноута и вперивает в меня внимательный взгляд, словно прицеливается. Нехорошо так глазами ощупывает, и по роже видно, что я ему не нравлюсь. Ясное дело – меня три надо, чтобы его одного собрать. И член свой я каждый день без зеркала вижу, в отличие от него. У него такое рандеву лет двадцать и килограмм пятьдесят назад было. Зато у него пресс в кармане, а у меня только на животе. Он сидит, а я стою. Разные у нас весовые категории во всех смыслах.

– С сегодняшнего дня будешь вести раздел криминальной хроники, – медленно изрекает он.