Анатолий Арамисов - Любовin

– Нет, святой отец, я сегодня решил экспериментировать! – ответил Курт, старательно выводя в характерном «бремерском» стиле сложный мазок.

Генрих Готвальд молча смотрел на картину. Он в эту секунду знал, что уже где-то видел её, но никак не мог собраться и вспомнить – где же именно?

Курт бросил быстрый взгляд на пастора. Художник уже заметил недоуменно-удивленное выражение лица священника, когда тот увидел нарисованный им сюжет.

Картина была прекрасна. На ней изображалась Пресвятая Дева Мария, протягивающая с Небес руку помощи падающим в Бездну душам. Лицо Святой было непередаваемо добрым и в то же время одновременно строгим в своей неповторимости. Она бережно поддерживала заблудших в этой жизни и, как будто бы обращаясь к Создателю, молила о Прощении для них.

Пастор, потрясенный, несколько минут молча стоял возле художника, не сводя глаз с картины…

– Что-то не так, святой отец? – дружелюбно спросил Курт, прекратив на минуту работу.

– Нет, наоборот, твоя картина великолепна, сын мой, – ответил Готвальд, – только скажи мне, что побудило тебя написать сие творение?

Курт улыбнулся:

– А я и сам не знаю – почему сегодня начал эту тему. Как будто кто-то водит кистью за меня… Мне, падре, видится именно такой Святая Мария, доброй и строгой, защищающей нас и предостерегающей от грехопадения. Верно?

Священник поднял правую руку и перекрестил художника:

– Истинно так, сын мой! Да пребудет в тебе вдохновение, посылаемое Свыше и чистые помыслы Божьи претворятся в прекрасных картинах твоих!

Курт с благодарностью наклонил голову и произнес:

– Спасибо, святой отец! Я рад, что вам так понравилось мое полотно…

– А как ты назовешь эту картину?

Живописец отошел на два шага от мольберта и окинул взглядом свое творение. Он как будто впервые любовался им. Яркое солнце отражалось своими бесчисленными лучами от неповторимых мазков художника, и картина светилась теплым разноцветьем, отдаленно напоминающим искусно выполненные церковные витражи.

– Она будет называться «Рука Марии», святой отец! – удовлетворенно воскликнул Курт.

Он весь светился от радостного возбуждения…

Генрих Готвальд медленно шел домой. Он рассеянно кивал на приветствия проходивших мимо горожан и так глубоко задумался, что прошел мимо собственного дома. Священник мучительно вспоминал – где же он видел сюжет картины художника? И только поздно вечером, ложась спать, он, наконец, вспомнил. Генрих был так впечатлен исповедью одного прихожанина, вернувшегося с войны, что после нее по ночам преследовали мучительные, страшные явления. И этот сон с Пресвятой Девой Марией был словно долгожданным освобождением для его мятущейся души…

Курт Бремер вздохнул и встал со стула из черного дерева. Он помнил наказ матери перед ее смертью. Однако желающих купить этот огромный замок не находилось. Лишь однажды приехал какой-то незнакомец, маленький, с длинным горбатым носом, черноволосый, похожий то ли на цыгана, то ли на еврея человек; походив по владениям Курта, он внимательно всё осмотрел, цокал языком, что-то бормоча себе под нос, но, в конце концов, так и удалился, ничего не пообещав удрученному художнику.

Накопления Бремера стремительно таяли. Он привез с собою из Саксонии с десяток картин и не смог пока продать ни одной. Местные жители с опаской и недоверием отнеслись к молодому хозяину таинственного замка, который находился в некотором отдалении от скопления красных черепичных крыш. Когда Курт поднимался на самый верх своих остроконечных башен, весь небольшой городок внизу лежал перед ним, как на ладони. Он был чуть больше, и даже красивей, чем его родное местечко в Саксонии. Но там остались друзья, и Курт скучал по ним. Он надеялся вернуться назад с хорошими деньгами от продажи замка и тогда уже осуществить свою мечту об учебе в Кёльнском университете.

А здесь художник никак не мог даже подружиться с кем-то. Молва о приехавшем наследнике быстро облетела весь город и стала на целую неделю предметом шушуканья местных жителей.

Когда Курт вечерами заходил в полуподвал большой пивной, все оборачивались на него, и как по команде в задымленном зале наступала тишина. Художник подходил к свободному столу, сопровождаемый многочисленными взглядами, заказывал кружку доброго баварского пива и, не спеша, потягивал ароматный напиток.

За его стол никто не садился.

Однажды слегка захмелевшему Курту надоело это холодное отношение горожан, и он с досадой воскликнул, опустив на стол с громким стуком пустую кружку.

– Ну что за люди здесь живут! Не с кем даже словом перекинуться!

Людской гул в мгновенье ока смолк. Все обернулись на Бремера и ждали, что же он скажет дальше. Курт не унимался.

– Кто сядет за мой стол и выпьет хотя бы кружку пива? А? Или у вас тут так принято относиться к приезжим?

Все молчали.

– Я Курт Бремер из Саксонии! Художник по профессии, который никому в жизни не причинил никакого вреда! Почему со мной никто не разговаривает? Ответьте мне, будьте так добры!

В углу большого зала послышался небольшой шум. Пожилой баварец с пышной седой бородой, отодвинув стул, поднялся и подошел к Курту:

– Ты, быть может, и не причинил, – слегка наклонился он, опираясь ладонями на стол, – а вот твой предок нам надолго запомнится, гори он в аду вечным пламенем!

Курт побледнел.

– Что же он такого натворил здесь? – воскликнул он с гневом. – Почему все говорят об этом загадками? И никто толком не объяснит мне, в чем его вина?

– А разве твои родители не рассказывали тебе об этом? – спросил седобородый.

– Нет! Мой отец погиб на фронте, когда мне было полтора года, а мать так и ничего не говорила про гроссфатера…

– Ну и хорошо! – выпрямился пожилой баварец. – Лучше не знать тебе про это!

Курт от злости сжал кулаки и, чуть было, не кинулся вслед уходящему старику, как сбоку его тихо окликнул молодой черноволосый человек:

– Не кипятись, саксонец! Ты, я слышал, художник? Да?

Курт с облегчением повернулся к парню:

– Да. А откуда ты знаешь это?

– Так рассказывали, что ты картины свои привез и пытаешься их продать. Я, кстати, тоже художник.

Курт впервые за долгое время улыбнулся:

– Ну, наконец-то встретил здесь родственную душу! Можно я сяду за твой стол?

– Садись, – черноволосый парень подвинулся на скамье, уступая Бремеру место.

– Два пива, кельнер! – радостно крикнул Курт в глубину зала.

В зале зашумели. Из отрывков многочисленных реплик ухо саксонца отчетливо выхватило чье-то странное замечание.

– Ну вот, наш художник Ад дождался родственничка служителя ада! Достойная пара друзей!

Курт Бремер, пошатываясь от выпитого пива, брел к своему замку. Яркая ночная луна освещала узкую тропинку, полого поднимающуюся по склону вверх. Причудливые очертания больших деревьев были неестественно желтого цвета, совсем другие, нежели днем, при ярком солнечном свете, и Курту в эту минуту казалось, что он идет по совершенно другой дороге.