Ева Никольская - Магическая академия. Достать василиска!

– Не реви, сказал! Вот ведь… баба! – Последнее слово тщедушный с виду дедок произнес как самое неприличное ругательство.

– Н-не могу-у-у, – заикаясь, ответила ему. – Он-ни сами текут.

– А ты спой, – предложил старик и, зевнув, добавил: – Колыбельную. Помогает успокоиться.

– А с-слуха н-нету если? – на всякий случай уточнила я, а то вдруг после песнопений он меня точно плетью отходит, за злостное нарушение порядка и надругательство над его музыкальными предпочтениями.

– Да лучше так, чем бабская истерика! – в сердцах махнул рукой охранник.

И мне почему-то подумалось, что он просто не умеет со своими домашними женщинами справляться, особенно когда те в расстроенных чувствах. Оттого и злится, перенося личные проблемы на бедную несчастную арестантку. На нарах в камере напротив завозился чесун, и в темном углу сверкнули три его глаза. Тоже, что ли, бесплатный концерт решил послушать? Зря! Я петь, конечно, люблю, но не умею. Во всяком случае, именно так говорила, нарочито морщась, госпожа Танис, когда заставала меня за этим творческим занятием.

– Пой! – командным голосом рявкнул старичок, и я, подпрыгнув на скамье и выронив очередной бумажный платочек, заголосила с перепуга:

– Мертвяки круго-о-ом… ик! Кладбище дрожит. В склепе за угло-о-ом… ик! Некромант лежит…

– Хватит! – оборвал седовласый слушатель, а я, в последний раз икнув, заткнулась.

– Говорила же, ч-что слуха не-э-эту! – Слезы полились с новой силой, и провальное выступление тому лишь поспособствовало.

Охранник встал, налил из прозрачного графина воды в стакан и принес мне.

– Все у тебя есть, – вздохнув, сказал он, глядя, как я пью.

Зубы то и дело стучали о стеклянный край, так как руки, сжимавшие стакан, дрожали. Прохладная ключевая вода приятно холодила горло, прогоняя икоту. И мне становилось легче. Допив, я протянула дедушке пустой сосуд и от чистого сердца поблагодарила.

– Ну а теперь заново пой, – потребовал охранник, подмигнув мне. – Охота же узнать, что там с некромантом сталось.

– Пой, пой, – скрипучим голосом поддержал его чесун. – Хорошо пошло-о-о, – мигнув всем набором глаз, сообщил он.

И, ободренная, я снова запела. С чувством, с душой. Подперев кулачком щеку и задумчиво глядя вдаль. Ну ладно, не вдаль, а на пучеглазую нечисть в камере напротив, но это все такие мелочи, когда вдохновение нахлынуло.

Чесун самозабвенно подвывал, охранник вздыхал, почесывая свой седой затылок, а я пела и чувствовала, что эта песнетерапия действительно работает. Слезы высохли, взгляд прояснился, и голос, которого стеснялась многие годы, казалось, стал чище, сильнее, увереннее. Не идеальный, конечно, но и не такой уж кошмарный, как думалось раньше. Когда я замолчала, в блоке предварительного задержания повисла тишина. Не гнетущая, нет. А какая-то… приятная даже. Ночь, песня, мы втроем – почти дружеские посиделки, если закрыть глаза на решетки.

– Хорошая колыбельная, – усмехнулся дедок, подкрутив свои роскошные усы.

– Хор-р-рошая, – согласно проурчала нечисть.

– А мне правда полегчало, – призналась я, благодарно взглянув на охранника. – Спасибо вам.

Тот снова усмехнулся и, развалившись в кресле, задумчиво посмотрел на меня.

– Тебя как сюда занесло-то, ведьма Катарина? – спросил по-доброму, без издевки или ехидства.

И я, помедлив всего пару секунд, все ему выложила. Просто потому, что с хорошим человеком ничем поделиться не жалко, а еще очень уж хотелось выговориться. Охранник слушал, качал головой, изредка задавал какие-то вопросы и пил стакан за стаканом, постепенно опустошая графин.

– Да уж, девка, не повезло тебе, – подтвердил старик то, что я и так знала. Мы синхронно вздохнули, причем все втроем. Чесун тоже слушал и тоже сочувствовал, выражая это в коротких, но выразительных восклицаниях: «Вот стер-р-рва!», «Вот поганец!» и «Вот же невезуха-а-а!».

– Кроме штрафа за безбилетный проезд тебе еще и сопротивление при аресте с побегом приписали – леший наш на тебе зло сорвал за гнев градоначальника. Так что будешь сидеть на нарах дней тридцать, если залог не внесут или кто-нибудь достаточно уважаемый не возьмет тебя на поруки.

– Да кому я нужна-то? – Снова стало так грустно, что сердце сжалось, но слезы на этот раз удержать я все же смогла.

– Сирота, что ль? – сочувственно спросил охранник.

– Нет, но…

– Ну так пиши письмо родным, я утром отправлю с голубиной почтой им весточку, – обрадовался он. – Приедут, заберут тебя. И сидеть в тюрьме не придется.

– Да лучше уж я посижу, – проворчала, потупившись.

– Не понял, – честно признался дедок.

– Не заладилось у нас с родными, – тяжело вздохнула я. – Как только магический дар у меня открылся, так и не заладилось. Отец с мамой ведьм на дух не переносят, а я всегда мечтала стать одной из них. С тех пор, как свора разъяренных собак меня чуть не разорвала. Я совсем мелкая тогда была, перепугалась жутко. Меня именно ведьма спасла. А родители вместо благодарности ее в организации покушения обвинили и стражам порядка сдали. Представляете?!

Охранник нахмурился и, немного помедлив, кивнул. Представлял, видать.

– А потом что с ведьмой стало? – подал голос из своего угла чесун.

– Тетя сказала, что ее отпустили после трехдневных допросов с применением заклинаний для считывания памяти и прочих малоприятных методов, которыми иногда пользуются сыскари.

– Малоприятно, но действенно, – высказался в защиту своих старик.

– Да я не спорю, что действенно. Но ведь обидно, что женщине, которая спасала меня, рискуя собственной жизнью, через все это пройти пришлось. Из-за моих родителей!

– Ты, девка, их тоже попробуй понять. Ведьмы – народ темный, что в голове вашей крутится – сам черт не разберет. Вдруг бы и правда она весь спектакль устроила, чтобы к тебе в доверие войти? Одаренных колдовки чуют, а некоторые учениц ищут.

Я упрямо мотнула головой, не соглашаясь. Пусть мне тогда было всего шесть, но я чувствовала своим перепуганным сердечком, затуманенным от страха разумом, а главное, магическим даром – не виновата была та женщина. Но кто же меня слушал?

– По-моему, всему виной предрассудки, – немного помолчав, сказала я охраннику. – Отец терпеть не может ведьм, хотя к магам относится вполне спокойно, и, поступи я в школу стихийников, слова бы против не сказал. Мама… хм… Она у меня вообще всех ненавидит, строгая, неласковая. Но ведьм ненавидит больше других. Уж не знаю, чем им так не угодили представительницы моей профессии, но в попытке не допустить моего поступления в Леорскую школу родители хотели выдать меня по договоренности за сына отцовского друга. А мне всего шестнадцать было! И я не могу их понять. До сих пор не могу, – горько улыбнулась, чувствуя, что снова плачу. Беззвучно.