Елена Раскина - Под знаком Софии

«Мое время ушло, – говорили ее бесконечно усталые глаза, – а твое наступило…» Лицо Петра Федоровича было неподвижным, неестественно бледным, как застывшая посмертная маска. Екатерина отвела глаза от императорской ложи – невыносимо смотреть на тех, кто должен уйти, чтобы уступить тебе дорогу.

«Это будет наша общая слава!», – сказала на ухо Екатерине ее тезка, княгиня Дашкова. Фике благосклонно улыбнулась в ответ, хотя знала наверняка – славу в отличие от счастья невозможно разделить на двоих.

«Пора начинать, Като!», – сказала княгиня Дашкова, и Екатерина сделала шаг к краю сцены. В партере сидели придворные тетки Эльзы, все эти русские дворяне, которых великая княгиня очаровывала двадцать лет и вот, наконец-то, очаровала. Фике сладко улыбнулась переполненному зрительному залу, а потом бросила быстрый взгляд за кулисы, где терпеливо дожидался единственный человек, которому она была и будет обязана. Князь Ракоци, граф Сен-Жермен или как там его?!

«Виват, матушка-императрица!», – закричали стоявшие на галерке гвардейцы, эти великаны в зеленых мундирах, которые полюбили ее, как когда-то любили Елизавету. Они кричали «Ура!», они рукоплескали ей, хотя Екатерина еще не сказала ни слова из затверженной наизусть роли. Услыхав эти крики, тетушка Эльза поднялась и вышла из ложи в сопровождении Петра Федоровича.

Екатерина проснулась в холодном поту… Теперь императрица-заговорщица знала наверняка – к власти ее приведет гвардия. Граф Сен-Жермен обещал Екатерине сразу три короны, но русскую она непременно получит…

Еще одно послание от Сен-Жермена Екатерина получила утром 28 июня, перед выступлением на Петергоф, где несчастный император Петр III укрылся от своей жены и от подданных. Его передал все тот же Григорий Орлов – небрежно, как бы между прочим. Заглянул в дальнее крыло еще не отделанного Растрелли Зимнего дворца, чтобы поторопить Екатерину.

Императрица жила во дворце словно в ссылке, – Петр III отвел ей самые отдаленные и неудобные покои, чтобы порадовать фаворитку, Лизаньку Воронцову, мечтавшую поселиться рядом с императором. Надежды Лизаньки оправдались, а Екатерина была отправлена в дворцовое изгнание. Впрочем, терпеть оставалось недолго. Фике знала наверняка – ее час настал!

– Откуда у тебя это, Гриша? – немея от посетившей ее холодное немецкое сердце радости спросила Фике.

– Итальяшка принес… – рассеянно ответил Орлов. – Просил тебе передать. Должок за мной карточный – записочками этими его графу Сен-Жермену и отдаю. Недосуг сейчас, Катя, выступать пора. Гвардия ждет.

Но вместо того, чтобы выйти к гвардии, Екатерина нетерпеливо распечатала письмо.

– Поди, Гриша, – сказала она Орлову. – Изволь за дверью подождать. Пока послание графа не прочитаю, на Петергоф не выступим. Совет он мне, верно, хочет дать или наставление последнее.

Капитан недовольно пожал плечами и вместо того, чтобы выйти из комнаты, встал за спиной Екатерины.

– Любопытно мне знать, Катя, что тебе итальянец этот пишет… – обронил он, обнимая сладкие, нежные плечи Фике. – Может статься, записки амурные!

Екатерина сбросила с плеч жесткие ладони Орлова: глубины политики в отличие от тайн сердца она не собиралась делить ни с кем, да и сердце ее устало от посягательств. Холодность – прекрасная вещь, особенно если вовремя прибегнуть к ее защите.

– Поди, Гриша, – сурово повторила она, – не место тебе здесь! После переговорим.

Орлов из комнаты не вышел, но и в послание Сен-Жермена заглядывать не стал. Небрежно развалился на стуле, стал разбирать предназначенные для императрицы пакеты, зашелестел бумагами.

«Играет в императора, – подумала Екатерина, – что ж, пусть потешится! Я сумею защитить свои права. После…» Граф Сен-Жермен опять был на редкость лаконичен.

«Все (или почти все) вы делаете верно, – писал он, – Пришло время указать Вам мужчину, вместе с которым вы отвоюете для России Греческое море. Вы его узнаете по темляку [3] Темляк ( тюрк. tamlik) – кожаная или матерчатая петля из ремня или ленты с кистью на конце, которую носили на рукоятке (эфесе) шпаги, сабли, шашки. В бою темляк надевался на запястье, с его помощью удерживали оружие. . Ваш граф Сен-Жермен».

«Бог мой, да разве граф не указал мне его? – записка Сен-Жермена в мановение ока разрушила хваленое спокойствие Екатерины. – Разве не советовал во всем доверять Григорию Орлову? И о каком темляке он пишет? Снова тайна – и когда, зачем? Нынче не время разгадывать загадки – пора действовать…»

«Пора выступать, Катя!», – напомнил императрице Орлов, но, к удивлению красавца капитана, Екатерина взглянула на него так, словно он был камнем, внезапно упавшим ей под ноги. Недовольно передернула плечами, встала, вместе с Орловым прошла через покои великого князя Павла Петровича и императора Петра Федоровича. Скорей на Дворцовую площадь, к войскам! Волосы небрежно брошены на плечи, располневшее за последние годы тело затянуто в гвардейский мундир, на плече Андреевская лента… Такой, верно, была Елизавета, когда решилась на переворот.

Гвардейцы встретили ее восторженными криками. Навстречу шагнула княгиня Дашкова, тоже в гвардейском мундире. «Эта Екатерина Малая метит на мое место, – поморщилась Екатерина Великая, – в свое время я напомню ей и об этом… Когда буду в силе и власти!».

«Матушка Екатерина Алексеевна, в вашей амуниции не хватает одного пустячка…» – тихо сказал императрице гвардейский офицер Хитрово.

– Какого же? – рассеянно переспросила Екатерина. Ей оставалось только вскочить в седло, а там – вперед на Петергоф!

– На вашей сабле нет темляка… – продолжил Хитрово.

– Темляка? – эхом прозвучал вопрос императрицы.

В это мгновение с лошадью Екатерины поравнялась лошадь молодого гвардейца. Тот, склонив голову, протянул ей свой темляк. Потом отсалютовал шпагой и хотел было вернуться в строй, но императрица остановила его.

– Как ваше имя, сударь? – спросила она.

– Григорий Потемкин, Ваше Императорское Величество! – ответил даритель.

Гвардеец был статен и красив, но Екатерину смутила не его красота, а магнетический, пропитанный силой и тайной взгляд. Так смотрел на нее лишь один человек – друг и наставник, беседовавший с герцогиней Фике в Штеттинском соборе и потом в Риге, на пути в Россию. Лишь один человек в мире был так уверен в своей правоте и силе, что не опускал глаза перед Екатериной, когда на ее лице замирала холодная, властная улыбка. Когда-то она разучивала улыбки, как фигуры танца, но разучила лишь одну – улыбку властительницы. И вот теперь этот молодой офицер, назвавшийся Григорием Потемкиным, смотрел на Екатерину так, как будто удостоился высшего права – не отягченной страхом свободы.