Вера Крыжановская-Рочестер - Рекенштейны

На следующий день приехал граф Вилибальд и был очень нежно принят своей женой. Когда же он увидел рос кошное устройство зимнего сада, то, покачав головой, сказал сыну:

– Исполняя мое поручение, ты так увлекся щедростью, дорогой мой Арно, что я боюсь, не соединилась ли в тебе расточительность твоего прадеда с расточительностью твоей милой мачехи.

День первого бала, на котором должна была появиться Габриела, наконец настал. Граф хотел сопутствовать ей, так же как перед тем делал с нею визиты; но на этот раз легкая простуда удержала его, и было решено, что Арно один будет сопровождать Габриелу. Вечером граф сидел в столовой с обоими сыновьями и с Веренфельсом. Чай отпили, и лишь Танкред продолжал грызть сухарики, перелистывая книжку сказок, которую он получил в этот день от отца. Арно, молчаливый и рассеянный, часто поглядывал на часы.

Готфрид дорого бы дал, чтобы уйти из комнаты. При воспоминании об оскорбительных словах, пущенных графиней на его адрес и ничем не заслуженных, все возмущалось в нем; но граф стал продолжать начатый разговор и отнял у молодого человека всякую возможность исчезнуть хотя бы для того, чтобы отвести спать Танкреда; мальчик получил позволение дождаться прихода матери.

Послышался шелест шелкового платья, и все повернули голову к дверям. В комнату вошла Габриела, держа на руке sortie de bаl, и улыбаясь остановилась между столом и камином, вся залитая светом ламп. На ней было розовое атласное платье, покрытое кружевными воланами, приподнятыми с одной стороны длинными ветками роз, бриллианты сверкали, как роса на цветах и на листьях, и гирлянда полураспустившихся роз обвивала ее черные куд ри, на шее сияло жемчужное ожерелье – подарок ее пасынка. Никогда еще дивная красота молодой женщины не являлась в таком ослепительном блеске; ей можно было дать восемнадцать лет, когда с простодушной, сияющей улыбкой она взглянула на мужа. Даже Готфрид не мог не восхититься ею. Она была прекрасна, как Армида, но и так же опасна. Арно, глядевший на нее в безмолвном экстазе, служил тому доказательством. Глаза графа горели гордостью и любовью, когда он подошел к ней и, целуя ее в лоб, сказал улыбаясь:

– Многих ты сделаешь несчастными сегодня на балу.

Как бы в смущении графиня прислонила голову к плечу мужа, но из-под опущенных ресниц пламенный, нерешительный взгляд искал лицо молодого наставника, который, опершись на резной буфет, казался вполне равнодушным. Когда его черные глаза скользнули по ней, как бы не видя ее, такие холодные и бесстрастные, как будто глядели на какую-нибудь мебель, дрожь злобы пробежала по телу молодой женщины, и она быстро подняла голову. Граф еще раз окинул ее всю восхищенным взглядом.

– Никогда я не видел тебя такой красивой, дорогая моя, и жалею, что здесь нет живописца.

– Папа, господин Веренфельс – живописец, – воскликнул Танкред, – он рисует красивые картины и портреты.

– Вы художник? – спросил с удивлением Арно.

– Не более как любитель, и очень слабый, – отвечал молодой человек, слегка краснея.

– Вы слишком скромны, мой юный друг, – сказал весело граф, – но, как артист, вы, конечно, разделяете мое мнение, что в этом туалете Габриела достойна кисти великого художника.

– К сожалению, граф, я не могу выразить моего мнения по этому поводу, так как, по словам графини, я не способен отличить коровы от красивой женщины. Кроме того, я состою, по словам графини, в числе прислуги вашего дома, что исключает с моей стороны всякое выражение вкуса и восхищения.

Голос и взгляд молодого человека были проникнуты враждебной холодностью, и по мере того, как он говорил, лицо графини все более бледнело.

– Габриела, что это значит? – спросил граф, с удивлением насупив брови.

Ничего не отвечая, молодая женщина повернулась спиной к мужу и вышла из комнаты. Арно последовал за ней и в передней, помогая ей надевать шубу, прошептал:

– Я говорил вам, что Веренфельс не вынесет незаслуженных оскорблений.

– И отлично: я только того и добиваюсь, чтобы, наконец, выгнали из дома этого олуха, – отвечала она, и губы ее дрожали от бешенства. – Было бы слишком, если бы обидчивость моих слуг доходила до того, чтобы они позволяли себе говорить мне в глаза дерзости.

Стараясь всячески успокоить ее и очень огорченный ее волнением, Арно сел с ней в карету в надежде, что бальное оживление и предстоящий триумф сгладят это неудовольствие.

После поспешного ухода жены граф Вилибальд послал Танкреда спать, но удержал Готфрида, который хотел последовать за своим учеником.

– Я очень сожалею, – сказал граф, как только они остались одни, – что вы были оскорблены в моем доме так грубо. И кем же? Моей женой. Теперь прошу вас, Веренфельс, сказать мне, что тут случилось без меня? С самого моего приезда я замечаю между графиней и вами какую-то тайную вражду. Вероятно, вы опять поссорились с ней из-за Танкреда. И по какому случаю она отпустила вам такие любезности?

– Графиня, – отвечал Готфрид, – произнесла упомянутые мною слова в присутствии графа Арно. Он может сообщить вам все подробности, которые вы желаете иметь. Вообще, мы во многом расходимся с графиней, которая требует, чтобы все были рабами ее капризов, но я раб лишь своего долга. Я умею с должным почтением выносить ее неудовольствия, но позволить, чтобы она ставила меня в один ряд с лакеями, говорила, что я невозможен в салоне, как какой-нибудь олух, место которого на конюшне или скотном дворе, это не согласуется с моим достоинством. Я не могу оставаться в семействе, где без всякой причины подвергаюсь риску быть оскорбленным хозяйкой дома. И я пользуюсь случаем (которого ищу с минуты вашего приезда), чтобы поблагодарить вас, граф, за вашу доброту ко мне и попросить найти кого-нибудь на мое место. Вы, конечно, понимаете и извините мое решение оставить ваш дом как можно скорее.

В мрачном раздумье граф слушал его не прерывая.

– Хорошо, Веренфельс, довольно сегодня на эту тему, мы поговорим об этом после. Всего доброго.

Он пожал ему руку и, раздосадованный, пошел к себе.

На следующий день утром Арно пришел, по своему обыкновению, поздороваться с отцом и узнать о его здоровье. Озабоченный, раздраженный вид отца заставил его понять, что надвигается гроза.

– Что с тобой, папа, ты как будто недоволен?

– Да, и имею на то основательную причину. Вчера вечером Веренфельс отказался от места и заявил, что желает как можно скорее оставить дом, где он не огражден от самых грубых оскорблений. Таким образом, мне угрожает лишиться в нем моей правой руки и человека, который имеет такое благотворное влияние на Танкреда; и все это из-за глупых капризов и возмутительного обращения, которое позволяет себе Габриела.