Лесия Корнуолл - Безрассудная страсть

Доротея пожала плечами и смяла салфетку.

– Раньше – да. Я любила театр, потому что им наслаждался Мэтью. А теперь это будет невыносимо.

У Джулии заныло сердце.

– Мы прогуляемся по магазинам, – оживленно сообщила она, – или попросим, чтобы нам принесли журналы и образцы, и будем точно знать, что закажем для Вены.

Стивен послал ей благодарный взгляд и вышел.

Джулия читала Доротее, а все остальные разошлись кто куда. Стивен – в оперу, а слуги – в таверны и на уличные гуляния.

– Здесь есть лауданум? – спросила Доротея, лежа в кровати с мокрой салфеткой на лбу. – В комнате очень жарко, и головная боль становится невыносимой.

– Нет, – твердо ответствовала Джулия. – Но можно приготовить чай из ромашки или мяты. От головной боли помогает очень хорошо.

Доротея устремила на нее злой взгляд.

– Это не лекарство! Я не смогу отдохнуть! Мы должны отыскать здесь доктора и достать немного лауданума. Немедленно!

Джулия проигнорировала приказ. Она взяла салфетку и прошла в другой конец комнаты, чтобы смочить ее в прохладной воде. Потом протерла Доротее виски, но та капризно отбросила салфетку.

– Не помогает! – захныкала она.

Джулия искренне сочувствовала горю Доротеи, но не желала сдаваться. Ее подопечная стала зависеть от наркотика, и Стивен опасался, что так она никогда не сможет оправиться от потери. Он велел Джулии не давать Доротее больше ни капли лауданума.

Джулия и сама знала, как много вреда он может принести. Ее мать пристрастилась к наркотику после гибели Джеймса. Лауданум увлекал свои жертвы в дремотные сумерки, где несчастные пребывали без боли и каких-либо эмоций, только наполовину живые. Стивен надеялся, что хорошая компания и перемена мест снизят тягу сестры к наркотикам, поднимут ее дух. Но пока ничего не менялось.

Джулия помнила Доротею юной невестой, живой и остроумной, с блестящими глазами и бьющей через край энергией, королевой любого бала, на котором она появлялась. Теперь она целыми днями лежала в темноте – вялая, равнодушная, безжизненная. Джулия помассировала ей запястья, смазала виски розовым маслом и подумала, что, наверное, могла бы пристраститься к лаудануму тоже, если бы потеряла Джейми или любимого мужа.

Скорее всего она никогда не выйдет замуж и никогда ни один мужчина не назовет ее любимой. Счастье замужества останется для нее неведомым.

– Я не могу уснуть, – пожаловалась Доротея, вцепившись в руку Джулии.

– Я открою окно, – спокойно произнесла Джулия. – Прохладный воздух поможет успокоиться.

– Нет! Пусть будет закрыто! Городской воздух пропах потом, чесноком и мочой. И на улице слишком шумно. Я не хочу открывать окно, ты слышишь? – закричала Доротея, разметавшись на простынях.

– Тогда я тебе почитаю.

Джулия читала очень долго, и наконец Доротея уснула. Во сне она стонала, вздрагивала и махала руками, словно отбиваясь от преследовавших ее призраков.

Наконец часы пробили одиннадцать, и с легким скрипом открылась дверь. Вошла горничная Доротеи.

– Я послежу за госпожой. А вам надо отдохнуть.

Джулия с радостью направилась в свои комнаты, по дороге заглянув в небольшой закуток, где в колыбельке рядом со своей няней спал ее сын.

Он открыл глазки, улыбнулся и потянулся к ней, желая, чтобы его взяли на руки. Джулия подняла сына, прижала к груди, подошла вместе с ним к окну и распахнула его, впустив в комнату прохладный ночной воздух. В небе над городом вспыхивали фейерверки – большие красные и желтые цветки. Джулия видела, как яркие цвета отражаются в широко открытых глазах малыша. Он протянул к диковинному зрелищу ручку. Джулия улыбнулась и поцеловала мягкие волосики на головке.

Она потеряла все, но обрела его. О большем она не мечтала.

Мать прижала сына к груди. Малыш издал негромкий радостный звук, и его пальчики запутались в ее волосах. Она снова поцеловала его, вдохнула его запах. Она посвятит себя ему, станет для него матерью, отцом, друзьями, защитит его, отдаст за него жизнь, если надо. Иногда, когда Джулия была близка к срыву, могла сломаться и зарыдать, завыть, оплакивая все, что потеряла, она смотрела на сына и успокаивалась. Джейми – ее чудо, а вовсе не ошибка.

Она устремила задумчивый взгляд в расцвеченное фейерверками небо. Где сейчас Томас Меррит? Далеко, наверное. Он и не знает, что у него есть сын. Вероятно, он и о ней давно забыл. Джейми восторженно заворковал, когда в небо снова взвились яркие лепестки, и она улыбнулась.

Джейми ее сын, и больше ничей.

Экипаж уже выехал за пределы Парижа и остановился на вершине холма, когда начался фейерверк.

Донован выглянул из окна и присвистнул.

– Ты только посмотри! – воскликнул он, глядя на яркие огни, осветившие ночное небо. – Нам следовало задержаться на день или два, чтобы не пропустить такое развлечение.

Томас на небо не смотрел. Ему было неинтересно. Он хотел уехать из Парижа и как можно быстрее оказаться на пути к чему-то новому, к какому-то неведомому месту, которое сможет предложить ему… ну что там ищет его неприкаянная душа. Но что это – он и сам не знал, и уже опасался, что до конца дней своих будет менять города в поисках лучшей доли.

– У нас есть дело, – мрачно буркнул он Доновану. – И если мы хотим найти в Вене приличное и не самое дорогое жилье, нам лучше добраться туда раньше, чем в городе начнется вавилонское столпотворение.

– Знаю я, знаю. – Донован вздохнул. – Чем дольше мы ждем, тем дороже будут стоить комнаты, если, конечно, ты не сможешь очаровать какую-нибудь вдовушку, которая пустит нас на постой бесплатно.

Томас постучал в потолок экипажа, но карета не двинулась с места. Вероятно, кучер увлекся созерцанием фейерверка.

– Мы должны выглядеть в высшей степени респектабельно и сразу по приезде начать устанавливать нужные связи. Необходимо завести друзей, заручиться доверием людей, которые имеют вес, и они обеспечат нас приглашениями на лучшие приемы и балы.

– И доступ к лучшим драгоценностям, – уточнил Донован, – которые можно незаметно снять с очаровательных шеек, запястий и ушек.

Томас покосился на оскаленную физиономию своего лакея, которая в этот момент осветилась красным светом очередного фейерверка. Похоже, Донован вошел во вкус такой жизни. Ему нравилось водить за нос богачей, которые всю жизнь повелевали им. Томаса ворованные цацки кормили, и ничего больше, но Донован был в опасности.

– Покончив с делами в Вене, мы оба найдем для себя более спокойную жизнь, – твердо сказал Томас.

Он возьмет достаточно, чтобы отослать Донована домой, а потом соберет оставшиеся крупицы своей чести и достоинства и примет решение, что делать дальше.

Вена – это всего лишь шанс. Последний шанс сделать состояние. На первых порах он воображал себя мстителем. Ведь что заставило его скатиться до воровства? Месть брату, его двуличной супруге, обществу, которое гнушалось им, даже не потрудившись выслушать его версию истории. Но месть не делала эту жизнь достойной. Конечно, если бы его брат был сейчас здесь, с золотыми часами отца в руке, знакомой рубиновой булавкой в галстуке, массивной печаткой на пальце и вероломной женой, носившей драгоценности его матери, Томас знал, что не стал бы колебаться ни минуты. Он бы забрал все, оставив их нагими, – именно так они поступили с ним.