Оксана Алексеева - Мир на изнанке мира

В любом случае, нестандартные семьи и те молодые, которых по глупости тянуло на эксперименты, обеспечивали прирост рождаемости. Население всех шести зон сейчас колебалось вокруг отметки в десять тысяч – это хорошая цифра. Как объясняли нам в школе, после пятнадцати тысяч резко возрастает риск нехватки ресурсов, а после семнадцати Государство запускает программу по сокращению населения. Последнее сокращение было еще в детстве моего деда – и он рассказывает страшные вещи: Государство было вынуждено убивать калек и больных. Естественно, что каждый понимал необходимость такой меры – мы не можем создать достаточно продуктов, чтобы прокормить неограниченное количество людей, поэтому пришлось пожертвовать частью во благо всех остальных. Ни у кого и сомнений не возникло в справедливости такого решения… И все равно, наверное, когда под репрессию попадает твой друг или родственник – это больно. А еще больнее думать о том, что виноват не тот инвалид, который попал в программу, а какая-нибудь тупая сучка, забеременевшая от своего одноклассника! Так что справедливость тут под большим сомнением, хоть об этом никто открыто и не говорит, чтобы не теребить старые раны. А вот при десяти тысячах сообщество может позаботиться о каждом – даже о бывшем охотнике, который потерял ногу или сломал позвоночник и поэтому не в состоянии внести свой вклад в общее дело. Мы лечим больных и раненых, мы помним все заслуги наших ветеранов, мы уважаем стариков. Наше сообщество социально-ориентировано… пока население остается в разумных пределах.

Когда-то врачи занимались не лечением болезней, а пытались создать противозачаточные средства – потому что незачем лечить больных, когда все на грани вымирания от голода. Но Отец, как всегда, оказался мудрее людей – все больше и больше женщин под воздействием радиации становятся бесплодными. Тесты нам проводят несколько раз с момента вступления в фертильный возраст. Из моего класса высокий риск выявлен только у трех девочек, у половины – низкая вероятность зачатия. К счастью, я попала в число нулевого риска – и это настоящее везение, хоть я и не собираюсь создавать нестандартную семью. Когда я рассматривала картинки в школьном учебнике, то теряла дар речи от ужаса. Можете себе вообще такое представить? В твоем животе появляется ребенок, он там растет, растет, а потом его вытаскивают прямо через влагалище. Огромного ребенка, размером с приличную куклу! Если бы я попала в группу риска, то, наверное, даже здороваться за руку с парнями бы побоялась, чтобы в такое не вляпаться. Правда, матери, пережившие подобный ужас, детей своих любят – это животный инстинкт, как нам объясняли. Некоторые даже осознанно идут на такое… но тут ничего не поделаешь, природа. А люди, хоть и здорово эволюционировали, все равно остаются животными, несмотря на все учения Отца.

Но у меня была свобода в выборе без вероятности забеременеть. Конечно, я не могла об этом не думать. Закари, когда играл своими мышцами, переливающимися под искусственным светом, вызывал у меня странный трепет в груди, которого я совсем не чувствовала при взгляде на Эфимию, которая по всем параметрам была красивее любого парня. Но это быстро прошло, когда Закари мне рассказал саму процедуру, в результате которой ребенок и попадает в живот. После этого я уже на его мускулистое тело смотрела с нескрываемым отвращением.

И хоть он немного донимал меня, когда вошел в пубертатный возраст, мы все равно оставались друзьями. В школе нам объясняли, что это вполне нормально, главное – не поддаваться порывам. Только взрослый человек может с уверенностью говорить о том, какую семью он хочет создать, а до того момента телом руководят гормоны. Я его гормональные всплески просто игнорировала, потому что во всем остальном Закари был самым лучшим другом из всех возможных! А уж когда он заявил, что его приняли в кластер охотников, то я чуть не расплакалась от зависти. Конечно, еще пару лет его не выпустят на поверхность, но когда-нибудь… Родители его были против – но на то они и родители, у них же этот… инстинкт защиты потомства, так что их никто и не слушал. Я заставила Закари пообещать, что он мне будет рассказывать обо всем: какого цвета небо, каких мутантов он повстречает, на самом ли деле обезьяны так прыгучи, что могли бы без труда перескочить стену между второй и третьей зоной? Он, конечно, пообещал – на то и лучший друг.

Возможно, его выбор определил и мой. Не без помощи Закари я долго тренировалась – и меня после школы все же приняли во внутреннюю охрану. Если не на поверхность, то хотя бы ближе к ней. И еще я думала, что защищать сообщество от врагов – это даже круче, чем быть учителем или врачом.

Я предупредила отца, что иду на танцы в шестую зону. Он переспросил, кто составит мне компанию в веселье, и кажется, не особо волновался. Хоть родители и не поощряли нашу дружбу с Закари, но признавали, что под его присмотром никто не смог бы причинить мне вред. Поэтому почти на всех свиданиях с Эфимией присутствовал и мой друг, который без труда мог уже в пятнадцать противостоять взрослому мужчине. Мы встретились втроем возле моего квадрата и, конечно, на службу в храме опоздали – положа руку на сердце, сделали это осознанно. Ну какой подросток любит слушать монотонные и однотипные речи про усмирение плоти и благодарности предкам? Успели только на конечную молитву: «Спасибо, Отец, что даровал мне этот день. Будь милостив – подари мне следующий».

Оттуда побежали – до шестой зоны путь неблизкий, а хотелось успеть к самому началу. За последним квадратом первой зоны начинался длинный коридор, ведущий ко второй. Коридоры не были освещены, но у каждого из нас всегда имелся фонарик, хотя тут мы могли бежать и вслепую. Но в центральном зале, который располагался между четвертой и пятой зонами, снова притормозили посреди собравшейся толпы. Мы не слышали оглашение вердикта, но уже по приготовлениям было понятно, что за казнь ожидает преступника.

Преступления у нас были редки – довольно глупо красть у своего соседа какую-то мелочь, потому что в настолько тесной общине всегда найдутся свидетели. Убийства случались, но каждый подобный случай рассматривался Государством отдельно. И иногда убийцу оправдывали – если в его пользу набиралось достаточно свидетелей его высоких моральных качеств и пользы для сообщества. Но вот относительно изнасилования правило было одно – прилюдная кастрация. Чудовищу, который силой принудил какую-то женщину к «этому», просто отсекали все ненужное. И даже те, кто выживали после кровопотери, не могли обратиться за помощью к медикам, соседи переставали с ними общаться, с работы их выгоняли. В итоге они все равно умирали от голода. Им даже на поверхность уползти не разрешали – нечего прикармливать мутантов около входов. Я с удовольствием смотрела на то, как голый мужчина кричит, извивается, как к нему подходит хладнокровный палач – так ему и надо, мрази! Такие твари не имеют право на жизнь. Он сдохнет – сегодня или через неделю, его труп сожгут в крематории, а после этого никто и не вспомнит его имя. А какой-то бедной женщине, которая стала его жертвой, если она забеременела, станут помогать всем миром. Ведь это просто бесчеловечно – это ничтожество могло поселить в ее животе ребенка, а значит, она будет вынуждена носить его, терпеть мучительные роды, а потом еще и любить дитя, потому что у нее включится… как его? Материнский инстинкт! Рождение ребенка – настолько жестокий процесс, что на него женщина может пойти только исключительно добровольно. Я закрыла глаза и помолилась Отцу за то, чтобы бедняжка оказалась не в группе риска – ей и так досталось, куда уж больше? Наверное, все женщины в зале сейчас молили об этом же. Я не находила никакой излишней жестокости в том, что именно за это преступление наказывают прилюдно – так и должно быть. Чтобы каждый, кто задумает нечто подобное, своими глазами узрел, что его ждет. И все равно время от времени насильники появлялись – наверное, нужно изобрести более мучительную казнь, раз эта не всех останавливает.