Олег Никитин - Дело марсианцев

– Послушай-ка, Марфуша, что я нынче сочинил, – усевшись за стол, проговорил Тихон. – Шумящи желто-красны листьи расстлались всюду по долам… Ну как, нравится? – вопросил он, покончив с эклогой.

И тогда уже с удовольствием накинулся на еду. Девушка же, подперев голову, мечтательно ответила:

– Лепота! Однако ж, барин, мне ваши те стихи, которые срамные, более по нраву. Помните, в запрошлом годе на сеновале мне читывали? Сразу после сочинивши, как мы с вами в первый раз. Без всякой бумаги так душевно читали, я прямо алела как роза… Батюшка ваш чуть не застал нас тогда, в стайку зашел и ну кричать, вызывать к себе. Мы еще в сено закопались!

– То баловство, – осадил Марфу молодой поэт и смутился вслед за девицей. – Ненастоящее оно, потому как не поэзия вовсе, а пустое рифмоплетство. Такое безобразие в журналах не напечатают.

– А все ж забавно.

– Истинная поэзия, Марфуша, проницает вглубь сердец, живописует страсти и наблюдает сокровенное, – принялся Тихон пересказывать чьи-то возвышенные мысли. – Воспламеняет, говоря коротко, добродетели, воспевает доблести! А то что же за стишата, где про неприличное? Какова там добродетель, скажи мне? Похоть одна непотребная, прости Господи. Хорош в нынешнем году липец, однако…

– Так ведь страсти! Куда уж страстнее-то, когда до крайности доходит и подол задираете? Ну, вам-то виднее, барин, – смирилась Марфа, – поелику в столицах обучались. А то вот еще что стряслось, – горячо зашептала она, зачем-то оглядевшись по углам гостиной. – Утром папаша сказывал, ужас-то какой в соседнем селе видали. Вот где страсти-то!

– Да что случилось? Гумно сгорело?

– Какое там! Марсиянцев ночью видали, на воздухолете, – совсем уж съежилась девушка.

– Эка! – расхохотался Тихон. – Прямиком с Марса прибыли, что ли?

– Сосед ваш, Акинфий Панкратьевич, так сказал.

– Так это у него в Облучкове такие ужасы?

– О чем и говорю! Истинно марсиянцы прилетали, чуть кузнеца Прокопа не выкрали к себе в Марсиянию.

– Тогда уж «марсианцы»!

– Я и говорю.

– Да уж, какие только чудеса по осени не случаются, когда урожай собран и мужичье бражку день-деньской хлещет.

– Вот вы не верите, барин, а оно так и было. По-над деревами летели и огоньками по краям воздухолета помаргивали, вот вам крест. Я папаше верю, он лишнего отродясь не брехал.

– Ну, Господь им судья, марсианцам, – отмахнулся Тихон и отставил чай. – Коли не арестовал их и не спалил огнем адовым, когда они мимо него пролетали, значит они добрые существа и ему покорные. И нам зла не сотворят.

На это Марфа не нашла что возразить, и ее повеселевший вид показал барину, что девушка успокоена таким соображением. Ее круглое розовощекое лицо разгладилось, и с сомнительной частушкой на устах она приступила к хлопотам по хозяйству.

Тихон же принялся совершать туалет, ибо наметил нынче посетить губернскую типографию. Начальник ее, полковник в отставке Матвей Степанович Толбукин, с сочувствием относился к поэтическим штудиям молодого помещика. Он благосклонно выслушал жаркие увещевания Тихона учредить при типографии журнал по примеру столичного, где печатались бы современные оды и другие литературные безделки. И название Толбукину понравилось – «Лекарство от скуки и забот». Однако пока отставной полковник не торопился ходатайствовать перед генерал-губернатором, князем Хунуковым, об учреждении развлекательного журнала, поскольку газета «Губернские ведомости» и без того отводила четверть последней страницы под стихотворство.

Оделся Тихон сообразно торжественному случаю. В ход пошли robe de chambre и белые чулки с шерстяными кюлотами, ставшими вдруг маловатыми из-за наступившей внезапно легкой полноты графа Балиора. Поверх рубашки он надел синий шелковый жилет, оставшийся ему от отца – вышитый чудесными узорами, с множеством медных пуговок. По случаю доброй погоды рокелор он не стал надевать, а вместо этого облачился в бархатный кафтан с широкими рукавами. Пусть уже и выходит он из моды, и смешно смотрятся его карманы и обшлага, и вышивка золотыми нитками… «Не в свет еду, а к ретрограду Толбукину», – утешился поэт и повязал на шею белый галстук.

Голову он украсил скромным париком la financière, еще столичным, и обильно напудрил его, а довершил облик простой шляпой anglomane. Уже на выходе Тихон надел любимые тупоносые туфли с медными пряжками, сунул в кармашек часы на серебряной цепочке, пристегнул к поясу шпагу и надел перчатки.

Хорош! Зеркало ничуть не врало. Теперь и в типографию с новым творением явиться не стыдно.

Барбоска резво выскочил ему навстречу из псарни и принялся с лаем кружиться вокруг.

– Рано еще на ловитву! – Граф Балиор потрепал лайку по крупной голове и ненадолго присел рядом с псом, чтобы повозиться с ним и порычать на пару. – Хорошо, ты прав, давно уж пора. Только не сегодня, ладно? Ну все, все, отвяжись!

Конюшему он еще до завтрака приказал запрячь в дрожки двух лошадей, а потому без промедления отправился в славный губернский город Епанчин. Правил он, как обычно, сам, поскольку кучера из экономии не держал.

Через полчаса граф Балиор миновал почтовую заставу. По причине погожего дня праздного люда на улицах было предостаточно, и отвыкший от толчеи Тихон то и дело дергал поводья, опасаясь сбить замечтавшуюся матрону или раздавить малолетнего шалопая, пускающего в луже фрегат. Да еще дорогу старался выбирать получше, чтобы не угодить всеми колесами в преглубокую яму или не напороться на завал из сломанных досок, чуть прикрытых мутной водою. Уж на что за городом не мостят дороги, а там проще ездить…

Когда он прибыл к месту назначения, часы на ратуше уже отбили полдень. В типографии, как обычно, густо пахло краской, и молодой поэт с наслаждением вдохнул дух учености и просвещенья.

Матвей Степанович, по счастью, оказался в своем кабинете и позволил секретарю запустить посетителя.

– Тихон Иванович! – сдержанно обрадовался отставной полковник и приподнял сухопарое тело с кресла. – И вид какой у вас сообразный погоде, сударь! Счастье, истинно счастие на лице написано. Неужто жениться надумали? Пора, пора!

– С чего бы это? – опешил Тихон.

– Знаю, знаю! – лукаво погрозил ему старик. – Все об Манефе грезите! Эх, молодежь, где только ваши глаза? Девушка должна быть простой, а то красота излишняя ослепляет и к беде ведет. Что за нравы! Все на одну девицу глядите, а других не замечаете вовсе.

У Толбукина имелась на выданье дочь двадцати лет отроду, вполне заурядная девушка. Как и многих видных горожан, его раздражало всеобщее преклонение молодых людей перед красноречием и небывалой прелестью Манефы, дочери управителя семнадцати казенных заводов Петра Дидимова – медеплавильных, железоделательных и чугуноплавильных, а также владельца немалых лесных угодий и нескольких деревень.