Александр Леонтьев - Клоун Солнца

– Да-а, – протянул дядя Егор, – запаршивела, а когда-то была масть, даром что ли за ней женихи гоняются, вон опять приплод принесла, – примирительно добавил он, вытирая затылок платком.

– Напомни матери, что пора платить за стоянку, – добавил он.

– Ладно, скажу.

Тим поднялся, отпихнув Фимку, – и та бежала за ним до самого дома, путаясь под ногами и преданно заглядывая в глаза.

Ведро с грохотом полетело в колодец, со звоном ударилось о воду, кувыркнулось, и, зачерпнув воды, замерло, мигая серебристыми звездами.

Утолив жажду, Тим поставил ведро на сруб и огляделся.

Их фамильный дом был единственный среди многоэтажек, которые окружали его дугой, в форме подковы.

Дом был необычный: цоколь был выложен из белого пильного камня, а стены первого и второго этажа – из красного кирпича, мансарда была выполнена по проекту отца, а плоская крыша с загнутыми краями напоминала китайскую пагоду.

Когда-то здесь стоял деревянный дом, который построил еще его прадед; на первом этаже в зале висела на стене фотография, на которой он был в форме железнодорожника: худощавый, прямой, с открытым лицом и ясным взглядом чуть изумленных глаз.

Тим помнил, как отец сказал однажды: «Хорошо было жить тогда и рисовать такие красивые лица».

На что бабушка, которая, по ее словам, пострадала от прежней власти, хоть и дослужилась до высоких чинов, отрезала:

– Вот и рисовал бы лагерников с красивыми лицами в Воркуте.

Отец не спорил, – с бабой Шурой лучше было не связываться.

Она много такого рассказывала, во что Тим верил с трудом: уж слишком отличался мир, в котором жили его предки, от мира сегодняшнего.

Да, их дом всегда выделялся среди прочих, которые хозяева продали без сожалений, – а они свой отстояли.

Чего только не предпринимала строительная компания, чтобы завладеть им: сваливала мусор у ворот, и перекрывала воду, и кипятила смолу с подветренной стороны, так что дым залетал в окна, но не тут-то было: бабушка, которая последние годы тихо грустила на пенсии, обретя новую цель в жизни, развила такую бурную деятельность, что им даже дали разрешение в мэрии на еще один водоотвод, чего не удавалось добиться и в лучшие времена, когда был жив дед Тима.

Дом возвышался над рекой, с тыльной стороны к реке сбегал крутой склон, поросший кустарником, а из окон мансарды летом были видны желтые отмели, на которые набегала пенистая волна. Зимой, когда река замерзала, на ней колко искрился зеленоватый, как медь, лед. Вдаль, по правую руку тянулся парк, усаженный липами, каштанами, орехами, голубыми елями и тополями, а на горизонте виднелся речной порт.

Двор был огорожен высоким забором, с кирпичными фигурными столбами, украшенными барельефами; летом его укрывали раскидистые кроны фруктовых деревьев, но зимой, когда листва облетала, и замерзшие ветви звенели на холодном ветру, для жильцов верхних этажей весь двор был виден, как на ладони.

Сад за последние годы так разросся, что ветви деревьев свисали через забор, и соседская ребятня с удовольствием лакомилась яблоками и сливами.

Тим заметил, что пока он отсутствовал, сливы уже осыпались, но ветви яблонь упруго клонились к земле, отягощенные сочными, сладкими плодами; в лучах вечернего солнца ярко сияла роса на траве, а по углам двора тихо гудели высокие сосны, на которых весной, возле гнезд, трещали сороки.

Казалось, осень чуть дохнула, а деревья уже расцвели яркими красками.

«Как на картинах отца», – подумал Тимофей, вспомнив, что отец больше всего любил рисовать осень, находя особую прелесть в её огненно-рыжей красе.

– А-а, – вернулся!

Раздался за спиной возглас, и лязгнула железная калитка.

У входа стояла бабушка.

– Смотри, загорел как, а! Ну, чего улыбаешься, лучше бы помог бы…

Бабушка передала ему сумки, достала из ящика матерчатые перчатки, совок, и стала окучивать георгины, которые росли вдоль дорожки.

Шагая по хрустящему гравию, Тим с удовольствием вдыхал вечерние запахи сада.

Бросив сумки с продуктами в зале, он поднялся в спальню; внимание его привлекла девочка, которая стояла на балконе соседней десятиэтажки.

В этот момент к подъезду с шумом и треском подъехал фургон с мебелью, сдал назад, и выворотил бордюр; из «Вольво», которое сопровождало фургон, хлопнув дверцей, выскочила женщина, в желтом сарафане, и накинулась на водителя:

– У тебя что повылазило! Боже, куда мы попали! – воскликнула она, озираясь по сторонам.

– Тоже мне царица-кикимора, – подумал Тим, но его внимание вновь привлекла девочка, которая, помахав рукой, крикнула с балкона: «Мама!»

Ей пришлось встать на цыпочки, чтобы опереться о перила высокой лоджии, а потом она вдруг развернулась, взмахнула рукой, и сделала шаг в сторону Тима, как балерина.

– Артистка, – усмехнулся он, приоткрыл больше окно, и тут вдруг до него донеслось пение.

Девочка пела английскую балладу. Голос ее отражался от высоких стен, как в рукотворном театре, где сводом служило небо, она так увлеклась пением, что совсем не замечала, что за ней наблюдают, улыбка не сходила с ее лица, и Тим почувствовал, что вот сейчас она уйдет, и волшебство кончится.

Только раз в жизни он испытал такое чувство, когда собирал с родителями в лесу грибы, и столкнулся с оленем. Он столкнулся с ним нос к носу: олень и он сам не успели сперва осознать, что случилось, и замерли на мгновение, разглядывая друг друга; Тим успел рассмотреть его бархатистый нос, и влажные подрагивающие губы, и ветвистые рога.

Олень грациозно поднял голову и, мелко подрагивая кротким пушистым хвостом, прядал ушами, прислушиваясь к звукам, идущим из глубины леса. Олень совсем не боялся и продолжал спокойно жевать мох, который в изобилии рос в подлеске.

На всю жизнь Тим запомнил этот «олений» взгляд, в нем не было испуга, или изумления, в нем была спокойная грация красоты, и чистота, и готовность к прыжку и полету.

Хрустнул рядом сучок.

«Тим, ты где?» – раздался поблизости голос мамы, и олень, насторожившись, гордо, с достоинством, шагнул в росистый туман.

Продолжая петь, девочка неожиданно обернулась, на мгновение их взгляды встретились, – она резко оборвала пение, фыркнула, и убежала с балкона, хлопнув дверью.

Он заметил у ворот Веру, которая сделала ему знак рукой, чтобы он спустился.

– Выйди, дело есть! – позвала она.

«Ну, чего ей опять?» – удивился Тим.

Они учились вместе с первого класса еще на микрорайоне, а потом в один год перевелись в новую школу, и Верка всегда была рядом, где они только вместе не лазили.

Конопушки весело прыгали у нее на лице, и выгоревшие волосы летом оттеняли загар, но больше ничего примечательного в ней не было, она была такая, как все девчонки, пожалуй, только не дулась так, как другие, и все время пропадала с мальчишками, а куклы – это было не для нее.