Наталия Крандиевская-Толстая - Дорога

Запах вьюнчиков миндальный
Мне напомнил дальний, дальний
Полдень, знойный и хрустальный,
Полдень русских деревень.

Цепи рюмочек склоненных,
То лиловым окаймленных,
То румянцем озаренных,
Завивали мой плетень.

Цепи милого соседства!
Вас оставило в наследство
Мне бесхитростное детство, —
Вас храню до этих дней.

Но не в сердце, не в сознанье,
Даже не в воспоминанье, —
Я храню вас… в обонянье.
Это — дольше и верней!

1954

Взревел гудок, как символ дальних странствий,
Взмахнул платок, как символ всех разлук.
И сон в закономерном постоянстве
Видений разворачивает круг.

На палубе большого парохода
Себя я вижу. Предо мною — мир,
И за кормой — не океана воды,
А в синеве струящийся эфир.

Рука бесплотная, предохраняя,
На плечи мне легла. Да, это он,
Астральный друг, которого ждала я,
Тоскуя с незапамятных времен!

Как символ человеческих объятий,
Его прикосновенье за спиной.
И в радугу вплывает он со мной,
Как в гавань света, в лоно благодати.

14 июня 1954

Утихла буря и опал
Твоих страстей девятый вал.
Мертвеет зыбь и виден в плаванье
Уже последний берег гавани,
Земного странствия причал.

Зачем же ты назад глядишь?
Как будто эта гладь и тишь
Тебе страшней, чем стоны бури?

Ты кличешь ветер, ты зовешь
Безумство волн, ты шторма ждешь
И туч на мертвенной лазури.

Август 1954

На грани смешного, на грани чудачества
Порой сокровеннейших помыслов качества!
Все в жизни как будто налажено, сглажено,
Но вот за предел приоткроется скважина,
И нечисть ворвется, гуляет по комнате…
Ведь с каждым так было, —
признайтесь, припомните!

1954

Не только к юным муза благосклонна,
И к старикам она благоволит,
Об этом нам былое говорит.
Старик Гомер, не ею ль вдохновленный,
Гекзаметры бессмертные слагал?
И в час, когда старинный Веймар спал,
Не ей ли Гете в тишине внимал,
Над рукописью Фауста склоненный?

Иные дни, иные времена.
Но ни на миг не прервана она,
Поэзии живая эстафета!
У стариков традиция сильна, —
Рокочут соловьи седого Фета,
И пусть порой, по прихоти поэта,
Чужая, Оссианова луна
В отеческих прудах отражена, —
Романтикам простительно и это!

Ты спросишь: а любовь? Ты скажешь: оторви
Поэзию от жизни, назови
Нам старика, воспевшего влюбленность?
А Тютчев? А в скудеющей крови
Последнего порыва исступленность,
И вдохновенье чувств, и обреченность
В элегиях о старческой любви?..

Август 1954. Хутор Адамово

Когда других я принимала за него,
Когда в других его, единого, искала, —
Он, в двух шагах от сердца моего,
Прошел неузнанный, и я о том — не знала!

1954

Как пять норвежцев на «Кон-Тики»,
И с ними Бэнгт, веселый швед,
Под парусом, в стихии дикой
Летят, угадывая след
Полинезийского набега, —

Так мы, отчаливши от брега,
На бревнах древнего ковчега
Летим на путеводный свет,
И доблести особой нет
Нам Лету пересечь, с разбега
Почти семидесяти лет!

1957

Дневник мой девичий. Записки,
Стихи, где вымысел копирует
Видения идеалистки.
А жизнь по-своему планирует,
Виденья подвергая чистке.

Но все ж… они кому-то близки.
И внучка не иронизирует,
Когда стихи мои цитирует
В своей любовной переписке.

Декабрь 1957

Рожденная на стыке двух веков,
Крещенная в предгрозовой купели,
Лечу стрелою, пущенною к цели,
Над заревом пожаров и костров.

За мною мир в развалинах суров.
За мной кружат, вздымая прах, метели,
И новый век встает из колыбели,
Из пепелища истин и основ.

Еще не убран в ризы, не украшен,
Младенчески-невинен и жесток,
И дик, и наг, и наготою страшен,
Он расправляет крылья на восток.

Лечу за ним, лечу, как семя бури,
Плодотворить грядущего лазури.

I

Рожденная на стыке двух веков,
Обряды старины я чтила свято,
Не тяготили плеч моих когда-то
Грехи и суеверия отцов.

И благолепен был, и был мне нов
Мир без теней, раскрашенный богато.
Бог Саваоф, бог — пастырь бородатый
Пас дни мои у светлых берегов.

Его бичом был пламень преисподней.
Его наградой — райская трава.
Но все же перст карающий, господний
Не уберег. И лет восьми, едва,

Языческой коснулась я свирели,
Крещенная в предгрозовой купели.

II

Крещенная в предгрозовой купели,
Лады перебираю наугад.
Птенец слепой — высвистываю трели,
С гармонией порой еще вразлад.

Но тайной брагой творческих веселий
Уже меня бессонницы поят,
Уже качают с первой рифмой в лад
Меня хорея строгие качели.

Еще дитя — я детства не люблю.
Так, сил цветенья чувствуя приливы,
Полураскрыт бутон нетерпеливый,
Так юности расцвет я тороплю.

Из детства парниковых подземелий
Лечу стрелою, пущенною к цели!

III

Лечу стрелою, пущенною к цели.
Встречает мир, как птицу — океан,
И, бурями и солнцем осиян,
Громокипит соленопенным хмелем.

И первый искус был тогда мне дан,
Закал огнем был дан моей свирели.
Как в Дантов круг мы с песнею влетели,
Не ощутив ожога первых ран.

И в хоровод теней живые руки
Вплетала я. Они ловили тень.
О, кто на дыбе первой этой муки
Не звал тебя, самоубийства день,

Тобой не бредил, гений катастроф,
Над заревом пожаров и костров?

IV

Над заревом пожаров и костров
Уже двадцатый век ковал доспехи,
И под знамена собирал бойцов,
Грядущих битв определяя вехи.