Леонид Леонов - Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3. [1944-1945]

В маршевой роте уже не засиделся. Сюда один за другим наведывались «покупатели» и отбирали то артиллеристов, то минометчиков, то связистов. Моя «специальность» — стрелок — пока оставалась невостребованной. Но вот появился бравый лейтенант и стал отбирать автоматчиков. Обходя строй, он взглянул на меня, спросил:

— Образование?

— Десять классов.

— Автоматчиком хочешь быть?

— Конечно, хочу! — обрадованно сказал я.

— Выходи.

Так я стал автоматчиком 150-го гвардейского стрелкового полка 50-й гвардейской стрелковой дивизии.

Вел нас лейтенант в свою часть суток двое.

Трудно сказать, какая дорога хуже — осенняя, раскисшая и разбитая, или зимняя: замерзшие колеи, острые гребни вздыбленной некогда колесами и теперь скованной морозом грязи. Шагу не сделаешь, чтобы не поскользнуться, чтобы нога не подвернулась на очередной кочке.

В поле дует ветер — холодный, промозглый, метет поземку, наметает между кочками холмики снега. Лейтенант наш по-прежнему бодр, уши на шапке не опускает, веселит нас разными одесскими байками, подбадривает.

В части нас встретили как своих — сразу накормили, дообмундировали, выдали всем автоматы, по два диска к ним, патроны, и на другой день лейтенант повел нас дальше — ближе к передовой. Садами, перелесками, узкими тропками гуськом шли мы вслед за командиром. Он вел нас скрытой местностью, чтобы не стать мишенью для «мессершмиттов». Покачиваясь с крыла на крыло, они разворачивались и где-то совсем недалеко поливали пулеметным огнем какую-то цель. Мы уже знали, что это была переправа через Днепр, куда мы и направлялись.

Мы долго шли плавнями, и вдруг перед нами открылась водная ширь реки. Противоположный берег был чуть виден, и там, под отвесным обрывом, еле заметно копошились люди — маленькие, как муравьи. А Днепр, темный, густой, ворочался, ворочался, будто исполинское животное, будто чешуей серебрился ледяными глыбами. Шурша льдинами, будто гигантскими жабрами, Днепр дышал тяжело и могуче.

Над Днепром показалась «рама», по ней неистово ударили зенитки, небо усеялось черными клочьями разрывов, но «рама» спокойно развернулась и невредимой ушла. И в ту же минуту начался артналет. Вода в Днепре вскипела от сотен снарядов, вздыбилась фонтанами вместе с крошевом льда. Били по переправе, но несколько снарядов разорвалось и неподалеку от нас.

Переправлялись мы на правый берег в стороне от основной переправы на двух лодках. Явно не рассчитанные на такой груз, лодки сидели в воде почти по самые борта. Волны от взрывов постоянно обдавали нас холодными брызгами. С трудом добрались мы до противоположного берега и быстро стали выскакивать прямо в воду, торопясь на спасительную землю. Солдаты принялись переобуваться, выливать воду из сапог, выжимать и перематывать портянки. Но лейтенант прекратил это дело:

— Берег постоянно обстреливают, а вы расселись. Всем под обрыв!

Встретивший на этом берегу сержант повел нас по кривой и узкой тропе вверх на обрыв. Днепр остался далеко внизу — широкий, черный, сердитый. Сержант привел нас в большой сарай, где на соломе валялось несколько солдат. Здесь было тепло — топилась сложенная из кирпича печурка.

— А почему в сарае? — спросил лейтенант. — Хаты не нашлось?

— Все забито, — сказал сержант. — Все. Да я думаю, нам недолго тут придется сидеть.

Я стянул с себя сапоги, размотал портянки — они были мокрые и черные. Этими портянками вытер внутри сапоги, подмостил соломенные стельки, намотал запасные портянки и снова обулся. Сразу ногам стало хорошо, уютно и на душе веселее.

Так жили мы в сарае день, другой, ждали задания. И оно вскоре пришло. Но по ворчливым замечаниям старых автоматчиков было оно неинтересным: мы должны были пойти на передовую и на время подменить в окопах пехоту. Дело в том, что последние дни шел холодный, пополам со снегом дождь, и люди в окопах измучились, надо было дать им хотя бы суточный отдых — обсушиться, обогреться.

Днем, поеживаясь под холодным дождем, не прячась от противника, медленно поплелись мы на передовую. Идем мокрые, понурые. Где-то на полпути к передовой встретили солдата — озябший, обросший, черный какой-то, а рядом с ним немец, такой же озябший, с морщинистым, обветренным лицом. Отвороты его пилотки опущены и натянуты на уши. У немца на плечах две винтовки — немецкая и русская, видать, наш солдат отдал нести ему и свою.

— Куда ты его тащишь? — крикнул кто-то из наших автоматчиков. — Шпокнул бы, и делу конец.

— Не тронь! — вдруг вскрикнул солдат и загородил собой немца. — Это мой фриц, я его поймал. Он пленный.

— Как же ты его поймал? — спросил лейтенант. — Наступления ведь не было.

— А на нейтралке. Там скирда стоит, пошел за соломой. Слышу с обратной стороны кто-то шуршит. А это он. Я на него: «Хенде хох!», а он на меня: «Хенде хох!» И стоим. Потом я ему говорю: «Гитлер капут, война капут, ком до нас». Он оглянулся на свои окопы и говорит: «Ком!» Ну вот. Командир роты приказал отвести в штаб.

— Ну, веди, — разрешил лейтенант.

Постояли, поулыбались и пошли дальше. Пока дошли до передовой, совсем промокли. Словно на сборном пункте, столпились у первого окопа, ждем распоряжений. Подбежал младший лейтенант, предупредил, чтобы не стояли кучей, а побыстрее занимали окопы. Наш спросил, где же немцы.

— Да вон они, разве не видите?

Сквозь густую сетку дождя мы увидели редкие фигуры людей. Они танцевали от холода, колотили рука об руку — согревались, до нас им будто и дела никакого не было. Видать, на время непогоды здесь установилось негласное перемирие.

Окоп, который мне пришлось занять, оказался глубоким, выглянуть из него можно было, только встав на цыпочки. Его хозяин потрудился на совесть. Солдат в ответ улыбнулся, довольный, пояснил:

— Грязь выгребаешь, окоп становится глубже. — Он весь колотился, как в ознобе, лицо было заросшее, почерневшее.

— Иди, отогревайся, — сказал я ему.

Солдат с трудом выкарабкался из окопа, я подал ему винтовку, а когда нагнулся к своему автомату, раздался взрыв. Вернее, взрыва я даже и не слышал, а был внезапный удар по голове и потом продолжительный тугой звон в ушах. Окоп засыпало землей. Вслед за этим раздался второй удар, чуть подальше. Я стал отряхиваться и вдруг увидел над краем окопа голову солдата, с которым только что расстался: он полз в окоп на животе, по-тюленьи, извиваясь всем телом. Руки у него не действовали. Я подхватил его под мышки, втащил в окоп. Правую руку ему перебило выше локтя, и белая кость торчала из разорванной шинели. Левую оторвало напрочь у самого плеча.

— «Фердинанд» проклятый… — простонал он. — Помоги. В кармане пакет.

Разорвав пакет, я перетянул бинтом правую руку, чтобы остановить кровь, а остатком бинта замотал рану. С левым плечом ничего не мог сделать. Кое-как приложив к ране вату, я закрепил повязку, обмотав бинт вокруг шеи. Выглянув из окопа, крикнул: