Ирина Лазаренко - Магия тени

Алера наконец толком рассмотрела его и поняла, что призорец – бывший хатник. Гладкая серая шерстка на лице и теле, кожаная обувка, совершенно человеческое лицо – только глаза собачьи, круглые.

Бульб вздохнул и принялся рассказывать. Да такое, что Алера бы непременно упала, если б уже не сидела.

Горожане, оставшиеся без пригляда, с удовольствием и удалью принялись за старое, вспомнили прошлые обиды и резали друг друга с небывалым задором. Вечерами, когда на город опускалось безветрие, они утихали и разбредались по домам, деревянно переставляя ноги. С утра были сонными и виновато-пришибленными, а к полудню ветер набирал новой силы, и все начиналось снова.

Старшина стражи Хон погиб еще в тот первый день, защищая вязницу, и его истыканное копьями тело долго с гоготом таскали по улицам. Никто не нес службы и не работал, стражники частью разбежались, а частью присоединились к общей забаве. Склады с едой разломали и разграбили, и только благодаря снегу до сих пор не спалили весь Мошук – по мелочи горело каждый день.

Самые отъявленные смутьяны и те, кого они освободили из вязницы, теперь окопались в вербяном поселке. Подтянулись к ним и другие: переезжие, местные жители – всего человек около сотни. Они, похоже, нашли общий язык с Охрипом и лихованником – во всяком случае, те их не трогали. Убить этих людей, как тех первых, веривших им подлетков, спятившие призорцы не могли, а лишать их памяти и выставлять из поселка отчего-то не торопились. Быть может потому, что присутствие этих людей еще вернее удерживало других горожан подальше от поселка. Те тоже в город пока не совались, разве что за едой. Бульб очень боялся, что новым жителям поселка придет в голову сделать набег на ратушу и забрать печать из кабинета наместника. Пока, хвала Божине, не пришло.

Горожане, видимо, чуяли, откуда исходит зло, и кучковались подальше от северо-западной части города. Уже целые кварталы огораживались друг от друга, но помогало это до первого послеполуденного ветра – кучковаться в такое время было так же опасно, как во время мора.

В конце каждого дня, наполненного кровавым безумием, на улицах оставалось множество мертвых тел, и каждую ночь они исчезали. Куда – знали только верные городу призорцы. Бессильные, давно лишенные своих способностей в людском неверии, они сохранили смекалку и прыть, и сумели разузнать то, что было скрыто от глаз остальных.

И тела поселковых подлетков, и тела погибших горожан оказывались в вербяном поселке – мертвые, оплетенные какими-то невиданными кореньями и лозами, они лежали там аккуратными рядами, не тронутые тленом, но сморщенные, иссохшие, и давали силы чему-то неведомому и липкому. Мошукские призорцы боялись этого липкого, не подбирались близко – лишь говорили, что от него в голове гудит и ноги холодеют. Бульб считал, что когда мертвых тел наберется достаточно – власть лихового поветрия выйдет за пределы Мошука, начнет поедать окрестные деревни.

Алера слушала ратушника, досадливо морщась и сердито похрустывая пальцами.

– Ну а кто устроил это поветрие? Почему вообще все началось?

Бульб всплеснул маленькими ладошками:

– Так ты же приташшила лихованника в вербяной пошелок, а от него у Охрипа шердак и шорвало! Уж не жнаю, был швихнутый Охрип прежде иль нет, а лихованник его довывихнул как ешть!

– Я притащила лихо?!

– А хто, я? Ты ж его у троллей жабрала, в город приволокла, в пошелке определила…

Алера закрыла глаза, потерла виски. Будто наяву вновь услышала собственный крик: «Это наших детей жрать нельзящая!», увидела раздосадованные лица троллей, почувствовала жесткий ворот мальчишеской рубашки у себя в ладони. В вербяной поселок его определил, положим, наместник, но…

– Но я же не нарочно, – прозвучало это совершенно с детской обидой, и Бульб развел руками. – А ты почему раньше никому не рассказал?!

– Да не жнал я! – возмутился призорец. – Никто не жнал! Мы ж бешшильные тут, давно уж не в праве швоем. То пожже, когда вше штряшлошь, мы принялишь вышматривать да выглядывать. Прожнали вот, што птишек ш пишьмами они перехватывали да прикапывали под вербами…

Алера снова схватилась за голову. Оль так переживал, что другие гласники не дают ответов на его воззвания, а оказывается… оказывается, что голубей с письмами было много: и для наместника, и для мага, и для старшины стражи, но всех птиц загубили вербянник и этот мальчишка. Лихованник, как называл его Бульб.

Сам лихованник, как выходило с его слов – то ли одичалый и перерожденный демонами призорец, то ли какое-то нарочно выведенное ими существо. Демонов помощник и соратник, который приходит в людное, но «бесхозное» место, где нет власти домашних призорцев, и начинает там «творить лихо», чтоб извести побольше людей. Бульб много слыхал баек про лихованников, но были они очень старыми, и ратушник не мог сказать, что в них правда, а что переврано.

Ручался лишь за то, что лихованник «не имет влашти» над человеком, который привел его на новое место.

– Значит, вот почему меня не накрыло той злобой? – Алера хлопнула ладонью по столу. – Меня и Ыча. Мы думали, оно не действует на троллей и женщин, хотя эльфка та, что мы из города вытащили, тоже чумная была…

Ратушник кивнул и добавил торжественно:

– На троллей такое не дейштвует, потому как можгов у них нет. А ишшо лихованник не имет влашти над волей твоей, потому как обяжан тебе швоим новым наделом. Зато ты имешь влашть над лихованником. Имешь влашть и решимошть принешти шебя в жертву волей швоею, штоб лишить лихованника влашти над мештом поруганным!

Алера заморгала.

– Мне нужно пойти и убиться об сдуревшего призорца, чтобы он ушел из поселка?

Ратушник снова кивнул и назидательно добавил:

– Ить токо так имешь ишкупить эту вину великую: волею швоею принявши шмерть жа другов швоих и жа недругов.

И уставился на девушку с умиленным восторгом. Она кивнула и решительно заявила:

– Скорей этот город рухнет тебе на коленки, чем я сделаю подобную глупость. Что еще мы можем придумать, чтобы выгнать его? Воля волей, а отвести глаза он мне может, я-то тоже забыла тогда про вербяной поселок!

Бульб часто-часто заморгал:

– А как же шмерть принять жа другов и недругов?

– Другам моя смерть ни к чему, а недруги обойдутся. Тем более что ты сам не поручишься, сколько правды в байках про лихованников. Может, он пристукнет меня да не уйдет. Что мы можем сделать такое, чтоб наверняка? Думай, дядька-ратушник, думай. Или хатник? Как тебя правильно называть-то теперь?

– Пушть ратушник, – отмахнулся Бульб, и тут же его губы разъехались в улыбке, встопорщив густую короткую шерстку на щеках. – Был пошледним хатником на Хлебной улише, а штану первым ратушником Идориша, во как!