Диана Джонс - Волшебное наследство

– Отдернуть, как занавес? – спросил он единорожиху.

– Если угодно, – отвечала та.

Беда в том, что занавес был цельный. Никакого разреза или просвета, как в обычных оконных занавесках, когда можно взяться за две половинки и раздвинуть. Мур и представить себе не мог, что он возьмет и разорвет надвое деревья и кусты. Даже если бы у него и получилось, это бы все погубило. Нет. Похоже, выход только один – как-то отыскать край занавеса и там и браться за него.

Мур поискал край. Занавес был длиной в десятки, сотни, тысячи миль. То ли кисея, то ли резина – он все тянулся и тянулся через все графство, через весь материк, через океаны до самого края света. Чтобы подобраться к нему, Муру пришлось и самому все растягиваться и растягиваться, а пружинистый край все выскальзывал из воображаемой хватки. Мур стиснул зубы и растянулся еще сильнее – еще капельку, еще чуть-чуть. И вот пальцы вытянутой левой руки уцепились за тоненький скользкий край занавеса. Мур взялся обеими руками и дернул. Занавес не пошевелился. Кто-то и в самом деле накрепко прибил его нижний край гвоздями. Даже когда единорожиха подошла и ласково положила Муру рог на плечо, Мур смог сдвинуть эту махину всего на дюйм.

– Попробуй позвать на помощь узников, – вполголоса подсказала единорожиха.

– Хорошая мысль, – выдохнул Мур. Цепляясь за далекий край занавеса, он представил себе пустую голубую даль за ним – и оказалось, что она не пустая. Те, кто был в ней заточен, клубились, роились, толпились в тревоге по ту сторону занавеса.

– Тяните, тяните! – шепнул им Мур. – Помогайте мне тянуть!

Точно так же он недавно уговаривал Саламина повалить барьер – Мур даже чуть не пообещал им мятное драже.

Однако подкупать их не требовалось. Они жаждали свободы. Ринулись к тому месту, где воображаемые пальцы Мура стискивали край занавеса – словно порыв мелких и яростных частичек иного мира, – и уцепились за него рядом с Муром и дернули. А единорожиха рядом с Муром нагнула рог и тоже дернула.

Занавес порвался. Сначала из него выдралась узкая поперечная полоса посередине, и Мур пошатнулся и случайно толкнул единорожиху.

А потом занавес треснул от середины вниз – изнутри его драли, дергали, тянули все новые и новые создания. И вот он уже разлохматился и валился вниз обмяклыми мертвыми грудами, которые на глазах блекли и таяли. Пахло от занавеса, что интересно, примерно как от обеззараживающих чар, которые Юфимия добавляла, когда мыла лестницы. Однако этот запах тут же перебило сладким диким ароматом – это мириады существ прожужжали у Мура под носом и умчались в леса и поля. Муру это напомнило благоухание лугов у реки – не совсем, но похоже.

– Вроде получилось! – выдохнул он в ухо единорожихе. Сполз по ее шерстистому боку и больно плюхнулся на обочину.

Он совсем обессилел. Но был рад, что деревья в лесу никуда не делись. Было бы ошибкой раздирать лес напополам.

– И в самом деле, – сказала единорожиха. – Благодарю.

И нежно коснулась его лба кончиком рога. Рог тоже пах лугами.

Когда Мур немного пришел в себя и сел как следует, то обнаружил, что старичок все так же ведет с Марианной серьезную беседу. Но при этом зорко следит, что происходит. Ясные карие глаза с одобрением обводили лес, хотя теперь старичок держал сковородку на коленях и угощал то Марианну грибочком в утешение, то Кларча беконом, как будто между ними не было никакой разницы.

– Дед, если ты так долго пробыл тут взаперти, – услышал Мур голос Марианны, – где ты берешь бекон?

– Твой дядя Седрик сует его мне через барьер, – ответил Дед. – И яйца. Видишь ли, им всем известно, что я тут, но только Седрику приходит в голову меня покормить.

Лес вокруг подо все эти разговоры расшумелся и расскрипелся. Он наполнялся жизнью, как парус наполняется ветром. Мур посмотрел вниз между коленями и обнаружил, что из земли прямо у него под ногами натекают и набегают, кружа, тысячи крошечных зеленых созданий. Мимо мелькали существа покрупнее – Мур видел их краем глаза. А когда он поглядел через проселок, то увидел, что между деревьями расхаживают вперевалку странные неуклюжие создания, а от куста к кусту мелькает что-то мелкое и крылатое. А по залитой солнцем поляне в отдалении, кажется, брела мечтательно высокая зеленая дама.

Кто-то подошел к Муру сзади – видно было только тощую-тощую коричневую ногу – и прошептал, нагнувшись:

– Спасибо тебе. Никто из нас этого не забудет.

А когда Мур повернул голову, этот кто-то уже исчез.

По замшелому проселку простучали копыта. Единорожиха, стоявшая теперь бок о бок с Саламином – видимо, у них состоялся разговор, как она и обещала, – обернулась на шум.

– А, – сказала она. – Это моя дочь – наконец-то она на свободе. Спасибо, Мур.

По дороге промчался великолепный юный единорог и остановился у тележки, и Мур с Марианной невольно встали. Дочь Молли была миниатюрная, изящная и серебристая, с пышной белой гривой и хвостом. Мур сразу понял, что она еще совсем молоденькая: вместо рога у нее на лбу красовался просто кремовый выступ. При виде ее Саламин принялся гарцевать, поворачиваться в профиль и всячески красоваться.

– Ах, нет, – сказала единорожиха. – Ей всего год, Саламин. Ей всего год уже тысячу лет. Дай ей повзрослеть хотя бы сейчас.

Малютка-единорожиха не обратила на Саламина ни малейшего внимания, подбежала к матери и нежно прижалась к ней.

– Красавица! – восхищенно проговорил Дед.

Он поставил сковородку на траву перед Кларчем – пусть угощается! – и подался вперед, чтобы как следует рассмотреть юную единорожиху.

К удивлению Мура, Кларч отвернулся от еды и, шаркая и спотыкаясь, заковылял через дорогу, пища, ухая и испуская протяжные свистящие трели. На это из леса донеслась ответная трель, погуще и пониже, словно на гобое. Ком густого волшебства – тот самый, которым Мур закрепил веревку на барьере, – встрепенулся, потянулся и выкатился на дорогу и вдруг распростер огромные серые крылья и опустил огромный черно-желтый клюв навстречу Кларчу. Мур узнал то самое создание, которое прилетало к нему в башню, когда Кларч еще только собирался вылупиться. Грифонша была на удивление изящна для таких размеров, вся бело-серая – от точеной оперенной головы до пушистого львиного туловища и пружинистого хвоста с кисточкой. Она подняла оперенную лапу с шестидюймовыми когтями и нежно – очень-очень нежно – забрала Кларча под громадное крыло.

Конечно, это была мама Кларча. Мур впервые в жизни понял, что такое быть по-настоящему, непоправимо несчастным. Раньше, если Муру случалось чувствовать себя несчастным, это было потому, что он считал себя брошенным и никчемным. Но теперь, когда он понимал, что вот-вот потеряет Кларча, у него потемнело в глазах и защемило сердце – да так, что не просто помутилось в голове, но и стало действительно по-настоящему больно где-то в середине груди. И когда он с трудом выдохнул и проговорил: «Теперь Кларч должен быть с тобой», это был самый трудный поступок в его жизни.