Рина Море - Огонь и Ветер

– Тут часто крадут кошельки! Надо быть осторожней! – сказала бабушка. – Сибрэйль, ну что ты опять!

Я застыла перед самым настоящим водопадом: шелк, атлас, парча, сверкающие потоки золотого, багряного, лазурного, зеленого – все это падало с высоты, и мне нестерпимо хотелось броситься в эту гору роскоши, утонуть в шелке, наверняка холодном и нежном на ощупь, как вода.

Бабушка уверенно повела нас по широкой мраморной лестнице, на ступенях которой стояли продавщицы с ящиками носовых платков, перчаток, лент, кружев. Мне хотелось останавливаться у каждого прилавка и все это рассматривать, трогать – в нашем маленьком городке, в тесных магазинчиках с унылыми приказчиками за конторкой и стыдливо спрятанными в углах товарами, даже представить невозможно было, что такое изобилие существует в природе! Но я боялась потеряться в толпе, потому спешила за мамой и бабушкой. Бабушка вывела нас в маленький темный коридорчик, следом – в большую полукруглую комнату, отделанную зелеными обоями, заставленную множеством манекенов в платьях.

– Л’лэарди Верана, л’лэарди Верана! Добро пожаловать, добро пожаловать! – Маленькая человечка в зеленом платье бросилась нам навстречу. Пухленькая, подвижная, само воплощение элегантности – от кончиков зеленых туфелек до блестящих каштановых волос, уложенных на голове в кокетливую и затейливую розу, она с порога обдала нас приветливостью и ароматом фиалок. Я не могла не улыбнуться в ответ. Даже бабушка улыбнулась. У этой человечки был редкий талант – тепло относиться к людям: я не почувствовала в ее приветливости ни капли фальши. Через две минуты мы сидели в креслах и взахлеб рассказывали, какие платья нам нужны. Девушка в черном фартуке принесла нам чай. Я не вытерпела – вскочила, пошла разглядывать платья на манекенах. Дорогие. Вот это, из зеленой парчи, расшитое каменьями, похоже на то, что было на л’лэарди Трагад на балу.

– Оно чудесно, не так ли? Но слишком тяжелое для такой юной девушки, как вы. К тому же вы ветренница. Вам нужно что-то совсем легкое, воздушное. – Человечка, которую бабушка звала Доротеей, тут же оказалась рядом, – Но можно найти что-то более легкое и в то же время похожее. Что вам здесь нравится, какая деталь фасона?

– Я хочу платье, которое бы не слишком стесняло мои движения и к тому же шло мне.

– Со вторым пожеланием будет совсем легко, – засмеялась она. – С первым тоже не слишком сложно. Вопрос в другом.

Понизила голос, наклонилась совсем близко ко мне:

– Кем вы хотите быть?

– Кем я хочу быть? – переспросила я, недоумевая.

– Одежда – это нечто большее, чем просто защита от холода или показатель богатства. И даже больше, чем украшение, призванное утереть нос соперницам и привлечь внимание женихов. – Она говорила очень тихо, доверительно, будто передавала мне какой-то очень важный секрет. – Одежда – это язык, который все понимают, но мало у кого хватает способностей на нем говорить. Вы меня понимаете?

– Не совсем, если честно.

– Суть в том, что всего один лишний бант, или оборка, или даже немного другой оттенок ткани – и окружающие будут думать о вас уже совсем по-другому. Одна полоска кружева способна целиком изменить впечатление о вас. Каждая деталь, каждая пуговка важна, вот как! Так кем вы хотите быть?

Я задумалась. И вспомнила. Наверное, в моем лице что-то поменялось, потому что Доротея торопливо отступила от меня, глядя удивленно.

Я хочу быть свободной. Так что же я делаю в этой комнате, где даже эта милая женщина разговаривает со мной снисходительно, как с ребенком под неусыпным взором бабушки? Зачем выбираю платье на праздник, на котором не хочу присутствовать?

– Боюсь, у вас нет такого платья, – сказала я очень тихо. – Пожалуй, выберите для меня что-нибудь… как для девушки, которая очень хочет замуж.

– Сибрэйль участвует в Императорском отборе невест! – Бабушкин голос даже дрогнул от гордости. – Нам нужно нечто совершенно особенное!

Ее глаза горели. В этот миг она казалась счастливой и даже будто стала немного легче, стройнее. Маленькое кресло уже не скрипело под ней угрожающе, чай стыл, принесенные служанкой пряники так и лежали на блюдечке – она не обращала на угощение ни малейшего внимания.

– О! Так я, возможно, имею честь одевать будущую императрицу?! – Доротея всплеснула руками.

Я криво усмехнулась и отошла в сторонку, к маме. И дальше развернулась битва бегемота и змеи. Змеи – той самой подколодной, пригретой бегемотом на груди. Бабушке нравились громоздкие, неуклюжие, усыпанные рюшами, бантами, драгоценными камнями и вышивкой платья. Доротея ни разу ей не возразила. Она восхищалась бабушкиным вкусом, фигурой и знанием моды, но принесла два платья – одно черное кружевное, второе – алое шелковое, оба на первый взгляд весьма скромные, и в конце концов мы купили именно их. Я ушла из магазина, преисполненная восхищением и уважением к этой храброй человечке. Она отстояла мое право быть красивой на будущем приеме. Я бы, конечно, тоже сражалась, но так искусно я не умею, бой был бы кровавым.

Я уговорила маму погулять вместе по городу Бабушка, пребывая в благодушном настроении, согласилась нас отпустить и уехала домой в одиночестве. Я взяла маму за руку, как в детстве, и мы пошли мимо витрин к виднеющейся далеко впереди статуе крылатого воина. Мимо нас спешили прохожие, в основном человеческой расы. Я вертела головой им вслед, останавливалась у витрин, глазела на экипажи, мама смеялась:

– Сибрэ, ты как ребенок!

Ох, мама, хотелось бы мне быть ребенком, приехать в этот город на два-три года раньше, чтобы влюбиться в него, гулять по широким улицам, не страдая от колючки в сердце. Мама, ты знаешь, что сказал мне отец перед тем, как уйти в свое последнее плавание?

«Сибрэ, быть ветром – это хорошо, но ветер – очень опасная стихия. Если у тебя не будет ничего, кроме ветра, тебя развеет. Забудешь прошлое, потеряешь себя, пылинкой на ветру будешь, и чужие равнодушные люди будут на тебя дуть, управляя полетом. А если ты развеян, собрать себя по частям трудно, почти невозможно, да и не дадут тебе это сделать те, кому удобно, чтобы ты плясала под их дудку. Поэтому у тебя всегда должен быть стержень стальной. Ветер хорош во всех частях тела, кроме головы, а в голове должен быть огонь, или самоцвет, или дерево – что-то, чем ты дорожишь больше жизни, что бережешь, растишь, ради чего учишься летать, понимаешь? Какой-то нерушимый жизненный принцип, который будет управлять твоим полетом».

Я наконец-то вспомнила, папа. Спустя столько лет. В нашей тихой долине, в домике на краю крохотного провинциального городишки, не было ветра сильнее меня, некому было меня развеять, не было чужой воли, чтобы меня укротить, и будничный уклад нашей мирной жизни целиком подчинялся моим капризам. Возможно, поэтому я выросла… собою. Но был бы у меня тот стержень, о котором ты говорил, я бы уехала из Империи сразу же, как достигла совершеннолетия, или немного раньше. Уговорила бы маму или сбежала одна – неважно. Не ждала бы наступления рокового часа, спокойно бы все подготовила к побегу. О чем я только думала, чего ждала? Как могла жить почти беззаботно и счастливо, зная, что над моей головой нависает топор палача? Даже мама часто задумывалась, плакала. Прошло бы еще несколько лет, и все окружающие, даже не саганы, поняли бы, что с моей стихией что-то не так.