Оксана Ермакова - Homunculus

H O M U N C U L U S. 1 1 Гомункул – человек, созданный химическим путем (Парацельс).

Часть I.

«… Счастлива будет та могила,

в которой не покоится колдун,

и счастлив будет тот город,

колдуны которого сожжены

до тла…»

Безумный араб Абдул Альхазред,

автор «Никрономикона».

– Я не знаю, когда это было. Может быть пять, может быть шесть веков назад. В те незапамятные времена в нашем старом городе жил старик. Его седая косматая голова и лицо, изборожденное морщинами, наводили ужас на людей. Жители города сторонились его, и часто мальчишки кидали в старика камни. Поворачивая к ним свое сморщенное, как печеное яблоко лицо, с орлиным носом, он потрясал в воздухе посохом, посылая им в след проклятия…

Так говорила моя старая бабушка, качая головой в такт словам. Спицы в ее непослушных руках звенели, точно бубенчики, оглашая комнату, утонувшую в вечерних сумерках, призрачными звуками. Причудливые тени

плясали на стенах и отсветы от камина ложились на наши лица. В то время я верил в ее рассказы, и ночью мои зубы стучали от страха, вспоминая их…

Нестерпимое зловоние пропитывало воздух. Улицы окраины были пустынны в этот поздний час, и лишь ночь, опустившаяся над городом, властвовала им безраздельно. Пробиваясь сквозь гряду перистых, несущихся вдаль, облаков, звезды светили слабым, но ярким светом. Их блики отражались в тихо струящейся реке, несшей свои воды по каналу, за город. Ночь безвозвратно съедала краски, и река, казалась, чернилами, разлитыми кем-то по неосторожности. Медленно и грациозно с нее поднимался туман. Словно белое, огромное животное, он перетекал на мостовую, выложенную камнями, и заполнял все ямки, трещины, впадины, канавы, растекаясь по улице. Иногда в этом тихом ночном мире слышались запоздалые шаги, но туман заглушал все звуки, делая их бесполезными. Город отдыхал от беспокойного дня, и его жители, уставшие от дневной заботы, засыпали вместе с ним.

Кто-то прислушивался к гулким шагам на улице, запирая на засовы двери; кто-то бранил собак, лающих за городом, вероятно не поделивших сухой и теплый уголок; кто-то нежился в постели от приятных снов, желая что бы ночь продлилась дольше.

Этот древний город засыпал, повторяя ежедневный свой удел. Так было и так будет всегда.

Одно за другим погасли все окна, отдаваясь власти беспредельной ночи, и лишь одно, светило так же робко, но настойчиво, через завешенное шторами оконце, в приземистом доме. Его убогость не скрывала даже ночь. На вид крепкая, но уже обветшавшая крыша; узкие окошки, задернутые занавесками от любопытных глаз; неопрятный дворик позади дома: вот что представлял собой дом, нежелающий засыпать, сопротивляясь наступившей ночи.

Освещенный светом трех свечей, за деревянным столом сидел седоволосый человек. Склонившись над старинной книгой, он, казалось, не замечал наступившей ночи. Его старческая высохшая грудь упиралась о стол, а сгорбленная от прошедших лет спина, возвышалась ужасным горбом. Корявым пальцем он перелистывал страницы, которые с тихим шорохом ложились по другую сторону от старца. Потускневшими от времени глазами, в которых блестело пламя свечей, он пробегал древние скрижали, пытаясь что-то отыскать в них важное. Космы седых волос свисали на страницы, а огромный нос старика почти касался древнего пергамента. В его чертах было что-то благородное и величественное, но не более того. И если оригинал не блистал красотой, то его тень на стене была просто отвратительной пародией на человека.

Ровно 50 лет назад он и его отец появились в этом городе с труппой бродячих артистов и остались здесь, принеся беспокойство на тихие улочки.

О них говорили разные вещи, которые никто не мог подтвердить, но все сходились в одном: и сын и его отец занимаются непристойным для христиан делом. Все знали, что пришедшие были колдунами. Но время шло и жители привыкли к ним, к постоянно горящему свету в их доме, на самом краю города; к душераздирающим крикам, которые иногда проносились по улочкам города, отражаясь эхом от домов и затихая вдали; к странным запахам, разносимых ветром. Люди боялись их и все свои беды сваливали на двух колдунов.

Да, о них говорили разное. Кто-то утверждал, что они прибыли с востока, познав у великих отшельников мудрость и вечную жизнь; кто-то говорил, что они принадлежат знатному роду; иные просто молчали, боясь высказывать свое мнение, и плевали в след старику и его сыну.

А когда годы взяли свое, старый отец, умирая, позвал сына к смертному одру. Он заставил его поклясться, что тот продолжит за него тайные обряды колдовства. «Запомни, сын, ты не должен бояться людей. Ты должен быть выше их. Служи «нашему» богу и доведи до конца то, что не успел я…»

Люди помнят, какой ужасный предсмертный крик вырвался из глотки старика. Он был похож на последний стон души обреченной на вечные

мучения. Все вздохнули с облегчением, радуясь, что может быть теперь придет в город покой, и поэтому не чинили препятствий, когда сын решил похоронить отца в полуразвалившемся, давно заброшенном всеми склепе.

Но горожане ошиблись. Сын оказался ревностней отца.

Теперь он сам был дряхлым старцем, сгорбленным годами, и четно пытался достичь того, что не достиг его отец. В его жизни не было ни единой мечты, желаннее этой. Он никогда не любил женщину, отдавая все время работе и маленькому мальчику, которого считал сыном. Это милое дитя, он любил всем сердцем с того дня, когда оно постучалось к нему в двери дома, исхудавшее от голода и посиневшее от холода. Он решил воспитать бродяжку, как сына колдуна и передать ему тайные секреты магии.

Годы бежали, уходя безвозвратно в прошлое. Его малышу уже исполнилось двадцать лет. Он был копией отца, в ревностном служении их богу. В красивых карих глазах под челкой цвета вороного крыла, светились огоньки злобы и ненависти к людям, которые не признавали их и обрекли на одиночество, среди старых пыльных книг по магии, банок с живыми тварями и пучками высохшей травы. Может быть этой ненавистью он и навлек на себя гнев горожан…

Старик уронил голову на руки. Его дорогой сердцу сын был заключен в стены тюрьмы, по заявлению людей, которые жаждали сожжения колдуна. Так или иначе отец считал себя виноватым. Его единственным слабым местом был юноша, и люди воспользовались им, что бы отомстить ему за все беспокойные ночи и страхи. Старик должен был помочь. Он должен был что-то сделать, что бы вызволить сына живым из заключения, до того, пока инквизиторы под пытками вырвут из него признание.

Роясь в древних манускриптах, он хотел отыскать что-то полезное, но силы изменяли ему. Он нервничал, и слепые старческие глаза, подернутые

туманной дымкой лет, не слушались его.