Андрей Уланов - Эльфы и их хобби (сборник)

– Постой, Старшая ветвь… – это Ривардан.

– Уходите. Это приказ старшего. Ривардан, быстрее!

Солдаты, караулившие снаружи, ринулись в дом – но и их отбросило ветром, а с тем, кого не отбросило, теперь легко справлялись сами эльфы. Они уйдут и станут сражаться. По-другому, так, как не умели их старшие. Станут травой в поле, веткой на дереве, камнем в стене. Всех – не уничтожишь.

Тур Финшог сотрясалась. Энвель надеялся, что она выстоит. С него уже хватило разрушений. Он чувствовал брызги на лице, тяжкий морской ветер обрывал дыхание. Еще немного, и волна потопит их вместе с человеком.

Вдруг все кончилось.

Ураган смел узор со стола, свалил человека со стула – и прекратился. За открытыми теперь окнами было тихо. Или младшие поубивали всю стражу, или же те испугались колдовства и сбежали…

Энвель опустился на колени рядом с человеком, приподнял его голову. Губы чужого были в крови.

– Что это было? – спросил он через какое-то время, придя в себя. Энвель его понял.

– Это был бисер, человек, – сказал он.

Тот сел, потирая голову.

– Все ушли? – спросил он. На сей раз по-эльфийски. Энвель кивнул:

– Тебе тоже надо уходить. Я представляю, что твой народ может сделать с тобой, и мне бы этого не хотелось. Я помогу тебе уйти и запутаю следы.

– Я не дезертир, – сказал Сопляк по-остландски, поднимаясь на ноги. – И не предатель. У меня… нечаянно получилось.

Он поднял с пола уцелевший бисер. Волна теперь представлялась будто во сне. Как ему пришло в голову ее вызвать?

– Я бы хотел, чтоб ты ушел, – сказал эльф. – Мне кажется, не так много людей умеют играть в бисер, и мне жаль будет, если ты погибнешь.

– Я не предатель, – повторил Сопляк. Он присел на корточки рядом с одним из стражников. Длинный Петар был мертв. Сопляк подошел к двери, свисающей с петель. Посмотрел наружу, вернулся, с трудом поднял упавший стул и сел. Посмотрел на эльфа устало:

– А тебя я должен убить.

Энвель кивнул. Он тоже поднял один из упавших стульев. Было так спокойно сейчас, и свежий вольный ветер дул в окна. Они сидели в тишине; человек машинально перебирал стекляшки на ладони.

В конце концов Энвель спросил:

– Как тебя зовут, человек?

– Шон, – ответил тот. – Шон из Байлеглас.

– Что ты хочешь строить, Шон?

– Я не умею строить, – сказал тот, и в голос вернулась прежняя злость. – Я без вас – не умею!

– Это же игра, – мягко сказал Энвель. – В игру не играют поодиночке, из бисера никто не станет строить один.

Шон молчал долго, а потом поднял голову.

– Dale an Argead. Я хочу ее увидеть.

– Хорошо, – сказал эльф. – Я покажу тебе Серебряную долину. Смотри…

Их пальцы встретились, когда они потянулись к горстке бисера.

Аеще говорят, будто эльфы не умирают…

Фортинбрас Стукк встал, сделал шаг и невесомо-легким движением закрыл покойному глаза. Он провел здесь весь вчерашний вечер и всю ночь, потому что хоббит ли, эльф, верзила или гном, да хоть орк поганый, не важно – всегда должен найтись тот, кто посидит рядом и проводит в неведомое. Туда никто не должен уходить в одиночестве. Так заведено спокон веку, и заведено правильно.

Кто сказал, будто эльфы не умирают?

То есть умирать-то они, может, и не умирают. Кто знает? Но вот погибнуть – это пожалуйста. И встала обида. Ведь уж как берегла судьба Луэллина! Как берегла! И все Средьземелье прошел, да не в наши благостные времена, а в те стародавние, беспокойные, когда еще и прапрадед прапрадеда Фортинбрасова не родился, а может, и того раньше. И море переплыл – от Серой Гавани до самой своей Арды Незапятнанной. И там столетиями жил, и там дела свершал – уж великие ли, не великие ли, не нам судить, но – дела. И в приснопамятные один горестный день и одну бедственную ночь выжить умудрился. И потом в Море Мрака один изо всех уцелел. А уж про века, здесь проведенные, и говорить не приходится… И на же тебе! Поганая балка, что при постройке нового Бар-Суккова дома канат оборвала и упала, торцом на лету зацепила, угодив точнехонько в голову. И – нет больше эльфа. Сгинул Луэллин, не за щепотку трубочного зелья пропал…

Фортинбрас посмотрел на усопшего. Эльф лежал на спине – спокойно, вытянувшись, словно и впрямь уснул. Только дыхания не было. И еще – контуры тела, казалось, утратили четкость очертаний, как если бы оно источало незримый, нездешний свет. Или в этом повинны слезы на его, Фортинбрасовых, глазах?

Он повернулся и вышел из комнаты, выключив лампион и беззвучно притворив за собою дверь.

А три дня спустя холм над эльфовой могилой был уже насыпан и выложен дерном – холм, каких не возводили орк знает сколько веков, со времен погребения последнего тана.

По старинной традиции столы были расставлены кругом, опоясывающим подошву насыпи – не как один длинный, а в двух-трех шагах друг от друга, так что собравшиеся на поминальный пир сидели группками по трое, четверо, шестеро, но не больше. Потом, как водится, все начнут расхаживать, подсаживаться к другим столам, меняться местами – хоббиты по природе народ общительный. Но в начале каждый должен ощущать себя не только частью огромного сборища, но и в узком дружеском кругу. Тогда только и пойдут правильные разговоры.

Столы и так ломились от яств, а дюжина дюжих официантов из верзил все подносили и подносили новые из фургонов, стоявших в отдалении на площадке для карет и пиромобилей. И не удивительно: что-что, а поесть хоббиты любят, со вкусом, с чувством, с толком, с расстановкой – какой бы случай их ни собрал (да что уж греха таить, и в одиночку – тоже). Да и по части стряпни они кому хочешь сто очков форы дадут. Но вот из питий стояло только медовое вино из шиповника – то, которое так любил эльф и которое некогда научил изготовлять окрестных обитателей. Выливаясь из тяжелых, лишь недавно извлеченных из холодильника фляг, оно шипело и пенилось, напитывая воздух благоуханием. От подобного аромата и у спящего (если допустить, будто кто-нибудь способен не проснуться, ощутив в ноздрях это волшебное щекотание) возвеселилось бы сердце.

Фортинбрас Стукк сидел за главным столом – прямо напротив заваленного огромной каменной глыбой входа в могильник. Там, в конце длинного коридора, лежал в погребальной камере эльф. Лежал, как тогда, в спальне собственного дома, вытянувшись на спине, только укрыт был не серым шерстяным одеялом, а грудами белых цветов: известно ведь, что цвет траура у эльфов – белый. Белые же – то ли седые, то ли от природы такие, кто знает? – волосы, еще недавно свободно ниспадавшие на плечи, были схвачены золотым обручем, и надо лбом источал тихое сияние желтый дымчатый топаз, в незапамятные времена добытый гномами в недрах Кернгормского хребта, что в далекой Каледонии. Как требовал того древний обычай, под правую руку Луэллину положили обнаженный меч – такой же древний, как его владелец, и так же молодо блестящий, как сверкали еще совсем недавно эльфийские глаза. С другого бока вытянулся в рост хозяина длинный тисовый лук со спущенной тетивой; колчан со стрелами поместился поперек дубового ложа в ногах. Таким запомнил Луэллина Фортинбрас Стукк – и другим вовек уже не увидит.