Софья Ролдугина - Зажечь звезду

– Ужас какой, – вынесла я вердикт спустя несколько минут. – И это он хотел со мной проделать?

– А что, тот шакаи-ар действительно додумался провести над тобой ритуал? – поинтересовался Мэйсон. В последнее время мы так сдружились, что почти перешли на обоюдное «ты». Я только иногда сбивалась.

Кстати, у меня хватило-таки ума не называть некроманту имя моего князя.

– Он и почти провёл, – криво улыбнулась я. Вспоминать сцену в лесу было не очень приятно. Страшно подумать, чем могло бы всё закончиться, если бы не вмешался Тантаэ. – До пыток и ритуального убийства не дошёл, как видишь. Остановился, судя по всему, на девятом пункте. Вот здесь, видишь?

– «Пробуждение чёрной…» э-э… «тёмной сущности тела…» тела… то есть «объекта при помощи…» бездна, что за штука… а, «рун смерти, отречения и боли», – с горем пополам перевёл некромант. Аллийский у него сильно прихрамывал. Я в очередной раз оценила прелести дикой жизни в Дальних пределах.

– Помню, помню такое. Сначала рисовал мне на руках углем, потом лезвием обводил, – со вздохом согласилась я. – Короче, нарушаю правила и забираю эту книжку себе в комнату, там поподробнее изучу. Что-то у меня сегодня голова не варит.

– Спать пойдёшь? – вдруг скис некромант.

Я присмотрелась к нему. Выглядел Рэмерт, мягко говоря, неважно. К вечной лохматости и неопрятной одежде я уже привыкла, к двухдневной щетине – тоже, а вот синие круги под глазами, затравленное выражение лица… Нехороший знак – любой целитель скажет.

– Да, наверно… А что?

– Так, ничего. Слушай, – неуверенно начал Мэйсон. Достал из кармана сигарету, покрутил в пальцах и со вздохом сожаления сунул за ухо – курить в библиотеке было запрещено. – А ты ничего странного не замечала? Вроде той твари на лестнице?

– Нет, – покачала я головой. Действительно, с тех пор – ни одного нападения. Я даже решилась перебраться в спальню. – Больше никаких посиделок за диваном до рассвета. И в дверь никто не скребётся. А что, – меня вдруг поразила пугающая мысль, – оно на вас перекинулось? То есть на тебя.

Некромант нервно взъерошил волосы.

– Нет. Не думаю. Просто уже которую ночь снится всякая дребедень. Про детство в основном и учёбу в Академии, ну, про рейды иногда. Просыпаюсь, как будто и не спал. Кошмаром не назовёшь, но неприятно.

– Такая бурная была юность? – посочувствовала я.

Рэмерт только отмахнулся.

Я не стала настаивать. У всех свои секреты.

Стоит ли говорить, что я не удержалась и засела той же ночью за пыльный фолиант? Сначала просто делала подстрочный перевод с комментариями, потом составляла список непонятных моментов, чтобы назавтра помучить переводом уже Дэриэлла. Очнулась только под утро, когда светать начало. Сама себе сделала выговор за нарушение режима, посетила душ… и поняла, что точно не усну. Подробности ритуала всё никак не выходили из головы, а воображение у меня достаточно живое…

Снова, как три месяца назад, я смотрела в высокий потолок, и меня мучил вопрос: почему? Как Максимилиан мог решиться на такое? Он настолько боялся смерти? Разумом я понимала ответ, но противоречивое сердце моё опять переклинило. Неужели Ксиль не чувствовал ко мне совсем ничего? Ритуал ведь подразумевал не только убийство, но и мучения жертвы. Вряд ли можно пытать человека, когда испытываешь к нему хоть что-то…

Помнится, у моря я всё же решилась задать этот вопрос Тантаэ. Он улыбнулся и спросил меня: «Найта, а как вы считаете, Максимилиан чувствует что-либо ко мне ?» Я тогда сильно смутилась… Тантаэ вежливо покивал, а потом скинул воспоминание, от которого я долго заходилась криком. Вот и сейчас меня невольно передёрнуло, когда голову заполнили расплывчатые, но отвратительно яркие образы…

…Боль. Снова боль. Она накатывает, как лавина – неудержимая, холодная и безжалостная. Горло сводит от желания выплеснуть эту боль в крике, но кричать нельзя. Нельзя ни на мгновение ослабить контроль, пропустив наружу хоть каплю бушующих внутри эмоций…

…. Да, да, да, он просто голоден, просто голоден , и сейчас ему всё равно, ты или один из этих забавных человечков, которые умирают так быстро. Он не помнит, и только поэтому снова и снова запускает когти вглубь . Можно прекратить это, в одно мгновение прекратить, просто дав ему то, чего он хочет. Боль, страх, отчаяние. Но нельзя. Нельзя, потому что там, внутри, есть что-то, чего он не должен знать никогда … что-то тёмное, сладко тянущее, неправильное по своей сути…

…боги, почему же я такой живучий, за что…

…можно поддаться и выжить, но как смотреть потом в глаза ему и знать, что он тоже знает? Знает и передёргивается от отвращения каждый раз, когда ты касаешься его рукой, взглядом, мыслью…

Нет! Молчать, молчать, не чувствовать, не помнить. Он голоден, он не сможет себя сдержать и скоро выйдет за ту грань, за которой для тебя нет ничего… Ксиль, ледышка ты настоящая, ну почему всё так вышло…

– Кричи. Почему ты молчишь? Тебе же больно, я знаю… – Горячие, как угли, пальцы касаются кожи почти нежно. Словно в насмешку, они осторожно отбрасывают с лица липкие от крови пряди, обводят дрожащие веки… Щит даёт трещину. Невесомым движением касаются разбитых губ… О да, это ещё больнее, чем самая жестокая пытка, и он чувствует это, мальчик с синими-синими глазами, как ночное небо…

…Как? Нет, не может быть… Он знает, давно знает обо всём и сейчас бросает это знание тебе в лицо, как бросают перчатку… Он смеётся над тобой, и когти пропарывают новую борозду в ещё не успевшей затянуться ране. Да она уже никогда не заживёт…

…больно, больно, больно… Но это ничто по сравнению с тем, что творится в душе. Пустота, отчаяние, боль, отвращение к себе… Пустыня, выжженная пустыня цвета вишни, а с неба всё сыплется и сыплется серыми хлопьями прах сгоревших времён…

…не вернуть, не изменить, не исправить. Регенерация давно отключена, что толку цепляться за такую жизнь? Зачем вообще жить потом? Зачем противиться, держать проклятые щиты, если ему уже всё известно…

…Щиты опадают со звоном хрустальным, как от разлетевшегося на осколки бокала. А он… он рядом, он смеётся, он счастлив. Голод ушёл. Ему хорошо… Ксиль, огненная звезда, я горю, а ты греешься в этом пламени… Руки немеют, тьма и бесчувственность наползают неотвратимо, но по странному совпадению – кто бы оценил эту иронию! – последним уходит зрение, и я вижу, как на твоём лице проступают понимание и ужас.

Синева взгляда, чернота волос и алая, алая кровь. Слишком слабый для тебя, слишком…

Прости.

Я помню эту историю. «Чудом выжил», – сказал тогда Тантаэ и улыбнулся. Пепельный князь всегда улыбался, когда говорил о Максимилиане. Он действительно любил Ксиля – всем сердцем, без грязи и человеческих предрассудков, без сожалений и попыток дать определение этой любви – друг, брат, сын?