Ион Деген - После боя, Низководный мост

— Такое чувство у меня сегодня, что смерть убережет меня от смерша. Надраться бы. Так ведь обстановка не позволяет. Точка на карте… их мать в три эталона мелких, как пшено, боженят мать!

Огромный сапер с ведром в руке подошел к соседней машине.

— Братцы, бензинчику у вас нельзя разжиться?

— У нас газойль, дизельное топливо.

— А мне все одно. Лишь бы горело.

Через минуту он выплеснул газойль на дощатую стенку большого сарая. Ленивое пламя лизнуло заплесневелую доску Мгновение — и яростный огонь охватил сарай. Со всех сторон гигантский костер окружили вымокшие в реке саперы. Некоторые прямо здесь, на снегу, раздевались до гола и сушили обмундирование. Сюда же приносили раненых.

Стоны и плач. Дикие тени, пляшущие на почерневшем снегу. Матерщина невероятная, не понятно даже, как такое можно придумать. Саперы в ледяной воде. Всплески минных разрывов. "Раз-два, взяли! Еще взяли!" Стук "бабы", заколачивающей сваи.

Все спуталось в моем засыпающем мозгу. Иногда мне просто казалось, что я вижу во сне преисподню.

Мы отдали саперам водку до последней капли. Комбат приказал принести из имения все, что может согреть.

Сарай догорал. На берегу зажигались новые костры. Саперы у моста менялись. Одни приходили. Другие возвращались на мост. Постоянными были только трупы. Их складывали на берегу и укрывали плащ-палатками. Некоторых унесла вода. Мост уходил все дальше к левому берегу. Мы уже не сомневались, что к утру его построят. Если только к утру всех не перебьют.

Снова пришел капитан. С полы его шинели свисали сосульки. Он потащил меня к костру. Мы сели на снарядный ящик. Капитан отцепил флягу и протянул ее мне. Я отказался. Капитан жадно отхлебнул несколько глотков и громко выдохнул воздух.

— Эх, брат, сейчас бы на печь. Да бабу под бок. Жаркую такую. А кругом тепло. И тихо. Вот так бы в последний раз. На прощание перед отбытием. Ох бы и вжарил!

Я молчал. Я не любил, когда говорили об этом. Что-то тревожное переворачивало мое нутро. Я еще не знал, что оно такое — любовь. В школе, правда, я как-то влюбился. Но это было другое. А потом война. Так ни разу не довелось. Ребята подтрунивали надо мной, заводили охальные разговоры. Я вскакивал и убегал. А в догонку раздавался жирный смех моих нечутких друзей. Черт возьми! Некому сейчас надо мной подтрунивать. Пошли девятые сутки наступления.

Минные разрывы внезапно перенеслись к переднему краю. На холмах, захлебываясь, заговорили пулеметы. Выстрелило танковое орудие. Заработал мотор тридцатьчетверки.

Саперы на мосту перестали стучать топорами и смотрели туда, где разрывы гранат слились в сплошной гул.

Над танком старшего лейтенанта взметнулось пламя. Взрыв. Над передовой повисла осветительная ракета. На холмах схватились в рукопашную. Низко над нашими головами прошлась пулеметная трасса.

К берегу прибежал командир роты мотострелков. Задыхаясь, он закричал:

— Счастливчик! Гвардии лейтенант! Давай! Бей из орудий! Нас жмут к воде! Не выдержу! Моих почти не осталось! Кучка всего!

Давай! Не думай!

Мы с капитаном молча переглянулись. Я не мог ответить на его молчаливый вопрос. Не мог. Даже для того, чтобы показаться решительнее и старше. Я неуверенно качнул головой из стороны в сторону.

Капитан тихо сказал:

— Правильно, Утюг. Нельзя бить по своим. — Он помолчал и добавил: — Правду говоря, я еще с вечера боялся, что этим кончится.

Капитан посмотрел на саперов, застывших на мосту. Зычная команда вонзилась в грохочущую ночь:

— Батальон! В ружье!

Мне захотелось обнять этого замечательного человека. Но я всегда боялся казаться сентиментальным. Да и вообще мне следовало всегда выглядеть более мужественным, чем другим.

Саперы мгновенно расхватали автоматы и огнеметы. Тяжелый топот сапог и ботинок по бревнам настила. Рывок на понтон. На берег. И уже нарастающее "ура!" понеслрось к холмам. Тугие бичи пламени из огнеметов исхлестали темноту.

Я подумал, что огнеметы — не лучшее оружие для рукопашного боя. Но молодцы саперы. Не только отбили атаку, даже расширили плацдарм.

Мост, как позвоночник ископаемого ящера, низко пригнулся нал водой, мертвый и покинутый. Не сдержал капитан обещания.

Через полчаса из тыла пришли другие саперы. И снова стук топоров. И снова разноголосый визг пил. И когда слипаются веки, мне чудится доброе солнце, теплая полянка в лесу, скользкий прутик с ободранной корой, облепленный муравьями. Я стряхиваю их, облизываю прутик и снова сую его в муравейник. Но, когда я с трудом раздирал глаза, была морозная ночь, горящие холмы и мост, облепленный саперами.

Небо становилось синим и фиолетовым. Седые кудри инея неподвижно повисли на черных ветвях. Побледнели огни пожаров. Экипажи не спали.

Может быть, в эту ночь мы по-настоящему осознали, что на войне тяжело не только танкистам.

Мост прикоснулся к левому берегу. Последние балки настила туго ложились одна к другой., как патроны в обойме.

Уже по мосту выносили раненых. Я ждал. Я надеялся увидеть старшего лейтенанта или кого-нибудь из его экипажа. Тот, с подбитым глазом, дрыхнет, небось, где-то в тылу. Ненавижу!

Вестовой передал приказ комбата — явиться в имение.

Гвардии майор был все в той же спальне. Пахло копотью и спиртом. Голубое утро пробивалось сквозь вычурные кружева широкого занавеса. На голом цветном матраце спал адъютант старший. Штрипки брюк выбились из-под шинели. Комбат обеими руками облокотился о столик трельяжа. Большая русая голова навалилась на ладони.

Коптилка из гильзы восьмидесятипятимиллиметрового снаряда. Алюминиевый бидончик. В таких мы храним воду. Эмалированная кружка.

Неземная тоска сжала меня сейчас сильнее, чем ночью на берегу.

— Товарищ гвардии майор! Явился по вашему приказанию!

Вымученно посмотрел он на меня красными глазами. Поднялся, как старец, и усадил меня вместо себя на пуфик.

— Пей, Счастливчик.

— Спасибо, не хочу,

— Пей!.. твою мать!

Комбат всегда такой выдержанный, ироничный, покровительствованный.

Что-то случилось. Я посмотрел на бидончик со спасительной жидкостью. Я плеснул ее в кружку. Спирт опалил меня. Стало теплее.

Свет угасавшей коптилки и возникавшего дня укутывал предметы в фантастические покрывала. Полированная поверхность трельяжа тускнела, расплывалась. В зеркалах в фас и в профиль я все еще различал лейтенанта с измученными ввалившимися глазами. Повзрослел я. Сколько тысячелетий прибавила уползавшая ночь?

— Еще немного? Я кивнул.

Комбат ходил по спальне. Из угла в угол. Из угла в угол.

— Вернулся кто-нибудь из экипажа старшего лейтенанта?

— Нет.

— А… как там… а отдохнули экипажи?

— Нет, товарищ гвардии майор.