Святослав Славин - Тайны военной космонавтики

Принятое решение было правильным, потому что мы уже не были чем-то чужеродным в Центре и все, что касалось всех, касалось и нас.

И когда в 1969 году нашу группу расформировали за ненадобностью, вопрос о том, что с нами делать, хотя и возник, но решился в нашу пользу: нам предоставили должности в Центре. Денежное содержание, конечно, стало значительно меньше, но, во всяком случае, второй раз кардинально менять свою судьбу нам не пришлось. Другой вопрос, как это сказалось на жизни каждой впоследствии. Что было бы, если бы… Но этого мы никогда не узнаем. К счастью.

Между прочим, о том, что Терешкова имеет офицерское звание, после ее полета в прессе не сообщалось. Говорилось, что корабль «Восток-6» пилотирует гражданка Советского Союза Валентина Владимировна Терешкова. Ребята по этому поводу строили смешки, долго ее еще называли — «гражданка Терешкова». Конечно, для них привычнее было «майор Гагарин» или «капитан Титов». Наверное, они и ощущали себя сначала офицерами, а уж потом гражданами своей страны. Да и вообще — ощущали ли мы все себя тогда гражданами? Скорее всего, просто об этом не думали.

Валентина Терешкова ест из тюбика на тренировке.

Нужно признаться, что настоящими, «всамделишными» офицерами мы так и не стали, хотя и прослужили более тридцати лет. Случалось нам, и не раз, поступать не так, как положено военным людям (пример — мои «подходы» к Каманину через головы непосредственного начальства). Ребята тогда говорили: «Ну, профсоюз развели!»

Подготовку мы закончили к назначенному сроку, но запуск отложили: что-то было не готово — то ли корабль, то ли скафандр, — и в начале декабря нас «прогнали» в отпуск. Ирина поехала в Свердловск, навестить маму и родню; ее отпустили со скрипом и только благодаря ее настойчивости. А нам четверым командование раздобыло путевки в санаторий на Черноморском побережье Кавказа, в Гаграх.

Я заявила, что без семьи не поеду, и пришлось отцам-командирам напрягаться, так как детей (а Саньке было четыре с половиной года) в санатории тогда не принимали. Каким-то образом дело уладилось, и, приехав, мы даже вытребовали право водить его в столовую.

Ребенок в столовой санатория — это было по тем временам ЧП. Но Валя, Таня и Жанна, которые ходили по этому поводу к директору санатория, одержали победу. Я думаю, они ошеломили его быстротой и натиском, а если еще и говорили все сразу, то победа была обеспечена заранее. Не знаю, что они ему говорили, так как нам было приказано «не раскрываться», но, видимо, при санатории был кагэбэшник, который по своим каналам получил нужную информацию.

Я не знала тогда, да мне и ни к чему было, что то был санаторий ЦК КПСС. Отдыхали в нем, как сказали бы теперь, партийные функционеры довольно высокого ранга, народ все положительный и солидный. И вдруг мы: четверо совсем молодых женщин (Танька — так и вовсе девочка), а при них один мужчина не то среднеазиатской, не то кавказской внешности — смуглая кожа, черные глаза и волосы черные-пречерные — и один маленький ребенок. Причем не поймешь, кто его мама: все таскают его на руках, играют и кормят и все всегда вместе.

И вот кто-то из отдыхающих, я думаю, среднеазиатских партначальников, решил, что «Ю.» — какой-нибудь молодой бей с семьей, четырьмя женами и ребенком.

«Ю.» потом, уже в Москве, рассказал нам, что однажды к нему подошли двое соответствующей кавказско-азиатской наружности и попросили продать одну из жен. Особенно им понравилась Терешкова.

Реакцию «Ю.» можно себе представить, но «покупцы», как говорила одна моя знакомая, решили, что он просто-напросто испугался. «Ты только согласись, — уговаривали они, — и все будет шито-крыто, никто никогда ничего не узнает и следов не найдет».

Но «Ю.» не согласился, и Валя осталась с нами. Сейчас мы иногда вспоминаем этот эпизод и смеемся, а «Ю.» после полета сказал Валентине: «Жалко, что я тебя тогда не продал…»

А законы чести между беями, значит, существуют: не получив согласия, они Валентину не увезли, красть не стали. Хотя, наверное, все мы были «под колпаком» и из этой затеи все равно ничего бы не вышло.

В Гагры я тогда попала второй раз в жизни. А первый — это было мое свадебное путешествие. Мы с «Ю.» поженились на пятом курсе, диплом я защищала уже замужней дамой. Темой моего дипломного проекта был ядерный ракетный двигатель. Это был первый такой диплом на нашем факультете — недаром же я занималась в кружке высотных полетов и изучала труды Циолковского! Консультант у меня был очень серьезный — Н. Пономарев-Степной. Теперь он академик, а тогда был доктором физико-математических наук, работал в Курчатовском институте, приезжал к нам в дипломку на консультации персонально ко мне.

Посчитать реактор на логарифмической линейке я, конечно, не смогла, но кое-что мы с ним придумали. Внизу в нашем корпусе вывешивались списки, кто сегодня защищается. Стою накануне своей защиты возле этого списка и слышу разговор двух «салаг»-младшекурсников. «Слушай, — говорит один другому, — когда же будет Ковалевская? У нее ЯРД, интересно было бы поприсутствовать. Последний день сегодня, а ее все нет…»

А дело было в том, что, выйдя замуж, я сменила фамилию, а по радио, естественно, об этом не объявляли.

На следующий день после моей защиты мы и отбыли в свое свадебное путешествие — отец «Ю.», Анатолий Андреевич, сумел раздобыть нам путевки в дом отдыха на Черном море, неподалеку от Сочи.

Остановка электрички возле него, как и сам дом, называлась «Рабис». Что означало «дом отдыха работников искусств». Вот же придумывали названия!

После сдачи госэкзамена в Центре жизнь наша стала поспокойнее. Мы были заняты тем, что «поддерживали форму». Проводились тренировки и испытания, но они уже не вызывали такого духовного и физического напряжения, как раньше. И времени свободного стало больше. В моем дневнике записано: «Жизнь пошла удивительная — сплошная самоподготовка. Самоподготавливаемся с подушкой в обнимку — спим после завтрака, после обеда и перед ужином».

Конечно, это преувеличение, но после обеда мы действительно позволяли себе вздремнуть, благо кровати наши были неподалеку от рабочих мест.

Как видно из моих дневников, уже в то время мы начали задумываться: кто же полетит? И уже тогда, не знаю теперь даже, почему, становилось ясно, что полетит Терешкова. У меня написано, например, так: «Из штаба дошли до нас слухи, что она лучше всех». И это служило для меня иногда источником плохого настроения. А вообще, как свидетельствуют мои дневники, полосы жизни случались разные: «…Получила от „Ю.“ очень хорошее письмо. И можно ни о чем не думать и забыть все на свете!»