Владимир Шигин - Повелители фрегатов

На российском парусном флоте всегда существовала строгая иерархия заменяемости должностей. В случае смерти командира его должность принимал капитан-лейтенант (т.е. старший офицер или, попросту говоря, старпом). В случае его смерти — старший (первый) лейтенант, и так все офицеры один за другим по старшинству. Если же в бою погибали все офицеры, то команду над судном обязан был принять старший унтер-офицер, затем штурман, шкипер, констапель и, наконец, боцман. Если и последний погибал в жестоком сражении, в командование судном должен был вступить «любой на то годный».

Особенности службы морских офицеров в XVIII веке — это крайне ограниченное число штатных вакантных мест, особенно в 50-х и 60-х годах, когда почти на десять лет на флоте было вообще прекращено производство в чины; массовый уход со службы офицеров-дворян после 1739 года, не желавших служить пожизненно; отвлечение офицеров флота на всевозможные дела, не связанные непосредственно с корабельной службой: заготовку провизии и сбор денег по губерниям, приводы рекрутских партий, откомандирование к статским делам, назначение к описи лесов, сельскохозяйственных угодий и т.д. Все это вызывало систематический некомплект на кораблях и в частях.

Многочисленные войны, которые вела Россия на протяжении XVIII века, создавали дополнительные проблемы. Так, до 1764 года на флоте, как и в армии, не существовало правила о пенсионном обеспечении отставных офицеров. Пенсия (абшид) выдавалась лишь в особых случаях, и, как правило, высшему командному составу. Остальные, в том числе увечные, бедствовали, а то и вовсе нищенствовали.

Екатерина II пересмотрела положение о пенсиях. Престарелых морских офицеров, не имевших никаких источников дохода, кроме денежного содержания по службе (а таких на флоте было очень много, ибо на морскую службу шли беднейшие представители дворянства), отсылали «навечно» в порты и адмиралтейства, как правило, с половинным окладом. Там инвалиды использовались для посильных дел до самой смерти. Специальным указом был определен перечень городов для поселения отставных морских офицеров, так как многие вообще не имели постоянного места жительства. Увечных и больных определяли в специально созданные богадельни. Особенно много распределяли на жительство и попечение в монастыри. Полная пенсия, однако, оставалась только как поощрение для избранных.

Вследствие того, что среди офицеров на судах в течение всего XVIII века почти никогда не было не только представителей аристократов и родового дворянства, но даже более-менее состоятельных людей, «все сплошь жили только жалованьем», которое в первой XVIII века было столь незначительным, что позволяло выживать лишь при невероятной экономии. Отсюда и понятная отчужденность морского офицерства от высшего света (где им просто нечего было делать по своей бедности), малое количество браков и преданность службе, так как никаких имений, куда можно было бы удалиться, у них просто не было. Особенно плачевным было положение морских офицеров во времена правления императрицы Елизаветы, когда на протяжении десяти лет о флоте вообще как бы забыли, денег почти не выплачивали и в чины не производили. В связи с этим многократно возросло воровство казенного имущества с его последующей перепродажей. Вообще, более-менее решить финансовые проблемы можно было, только выслужившись в капитаны судов и в адмиралы. Только с появлением парового флота с отдельными каютами, отоплением и электричеством начинается приток на флот представителей русской знати.

Со времени императрицы Екатерины на флот стали приходить и дети более родовитого дворянства, порой даже отпрыски отдельных разорившихся аристократов. При этом во все времена весьма поощрялось создание флотских офицерских династий, отдельные из них, такие как Сенявины, Бутаковы, Перелешины, насчитывали порой по десятку и более представителей.

Исследователи декабристского движения уже давно провели анализ имущественного положения моряков-декабристов. Заглянем в документы, чтобы хотя поверхностно представить общую картину жизни морского офицерства 20-х годов XIX века. Офицер гвардейского экипажа А.П. Беляев писал в своих показаниях: «Я родился от бедных и благородных родителей». Только после заграничного плавания братья Беляевы собрали наконец, достаточно денег «чтобы обмундироваться, как следует, и сшили себе шинели из хорошего сукна, подбитые левантином». Капитан-лейтенант Н. Бестужев никакого имения не имел. Также как и брат его мичман Петр Бестужев. Их мать имела 34 душ крепостных и была вообще «состояния недостаточного». Братья Бодиско (один лейтенант, другой мичман гвардейского экипажа) своих имений не имели. Неразделенным семейным имением их владели мать, четыре брата и три сестры, и состояло оно из 200 душ крепостных в Тульской губернии. Лейтенант гвардейского экипажа Вишневский жил своим жалованьем и был «обременен долгами». Мичман гвардейского экипажа Дивов «по смерти отца… остался… нескольких дней от рождения» и был «воспитан трудами матери, не получившей после мужа никакого имения». Вдова жила только своими трудами «и вспомоществованием благотворительных людей». Что касается лейтенанта Завалишина, то, по его словам, у него: «отец… и мать… умерли, оставив трех сыновей и одну дочь без всякого состояния». Лейтенант гвардейского экипажа Кюхельбекер 2-й тоже был достаточно бедным человеком Мать его не имела собственности и жила «с дочерью своей, девицей Ульяной, у дочери своей, вдовы…». Лейтенант того же гвардейского экипажа Мусин-Пушкин имел сестру Ольгу, которая была замужем за штабс-капитаном Масловым, за нею было «40 душ, за мужем… 20 душ». Невестка Мусина-Пушкина, бывшая замужем за его братом, отставным капитан-лейтенантом Степаном Мусиным-Пушкиным, жила в Кронштадте в доме отца своего матроса Тимофея Горюнова. У капитан-лейтенанта Торсона мать была «в бедном положении». Он сам не имел никакого имения. Братья Цедриковы имели сестру, которая жила по родству у генеральши Княжниной и была «состояния недостаточного». У барона Штейнгеля семья «находилась в затруднительном материальном положении». А про тещу свидетельствовали документы: «Живет в Москве и находится в крайней бедности». Таким образом, из 17 флотских офицеров только братья Бодиско происходили из сравнительно состоятельной семьи, да еще лейтенант Ленин оставил своей вдове 77 душ. По-видимому, так жили многие.

Власть никогда не была щедра на жалованье морякам. Если в XIX веке постепенно ситуация стала выправляться, то в первые годы создания флота все обстояло намного хуже. Из письма первых гардемарин, проходивших обучение в Испании: «И ныне мы подрядили себе квартиры, и содержимся одним хлебом и водою, и за тем не остается ничего, чем бы содержать рубашки, башмаки и прочие нужды. И во академии мы учимся солдацкому артикулу, и танцовать, и на шпагах биться, а математики нам учиться не возможно, для того что мы языку их не знаем Мы же все во взрослых летах, о чем и его царское величество известен. И желаем быть в службе. А здесь мы у командора своего просили многажды, чтобы нас послать на галеры и оной наш командор сказал что «его королевское величество содержит только шесть галер и те в Сицилии и определить де вас кроме академии некуды, понеже те галеры стоят заперты в порте от неприятеля, и не токмо де галеры, но и корабли мало ходят, и на галерах их гардемаринов нет». Мы ж многократно просили, чтобы нам прибавили жалованья. И оной командор нам сказал что больше того нам жалованья не прибавят, и ко двору королевского величества писать позволения нам не дал, а сказал нам чтобы мы о всех своих нуждах просили у царского величества. И оным жалованьем нам содержаться невозможно, потому что мы другова места на все такой дороговизны не видали: о чем ваше сиятельство извольте осведомиться помимо нас А гишпанские гардемарины содержатся не жалованьем, но больше прилагают от домов своих. А мы дворяне не богатые, от домов своих не только векселей, но и писем не получаем. И в венецианской службе были мы в крайнем убожестве, ежели бы житья там нашего продолжилось, могли бы от скудости пропасть; а ныне приключилась и здесь великая нужда, ничем не меньше прежней: первое, что голодны, второе, что имеем по одному кафтану, а рубашек и протчего нет. Всепокорно и слезно молим вашего сиятельства, умилосердись, государь, над нами, чтобы нам не пропасть безвременно. Соизволь доложить его царскому величеству, чтобы нам быть в службе, а не в академии, и определил бы его царское величество жалованьем, чем бы можно нам содержаться. Ежели мы будем многое число (время?) в академии, то практику морскую, которую мы приняли, можем забыть (а вновь ничего не присовокупим: понеже танцование и шпажное учение ко интересу его царского величества нам не в пользу). Ежели к нам вашего сиятельства милосердия не явится, истинно, государь, можем от скудости пропасть. Умилостивись государь, над нами, понеже кроме вашего сиятельства помощи себе получить не можем».