Электрон Приклонский - Дневник самоходчика

— Вот это завелся! — замахал обеими руками «пушкарь». — Сразу видать, что работает он сегодня на спирту.

— Два — два! — подытожил на сей раз Васыль Попович, обнимая «противников» за плечи. — Выйдем, ребята, покурим: жарко стало здесь.

Поостыв на ночном воздухе, возвращаемся в помещение примиренные и теперь уже все вместе, механики и командиры, обращаем стрелы своего солдатского остроумия на наших тыловиков.

Незаметно израсходовался наш «подпольный» запас, и поэтому, выходя с Дмитрием проветриться на улицу, чувствую в голове легкое кружение и испытываю в душе восторженное желание немедленно, сию же минуту, организовать салют в честь самого замечательного в мире праздника. Как ни урезонивал приятель, не отходя от меня ни на шаг, не поднимать шуму, все-таки, улучив подходящий момент, когда Митя отвернулся по надобности к дереву, я торжественно выпаливаю — разок — в черное небо. И тотчас в плотной тьме рядом с нами раздался спокойный, но строгий голос капитана Кондратова:

— Кто стрелял?

Поспешно засовываю наган в кобуру, а Дмитрий, приблизясь к капитану, самоотверженно врет, пытаясь выгородить меня:

— Я, техник-лейтенант Клепинин!

— Покажите оружие, — потребовал замполит. — Нет, не вы.

Заметив за спиною товарища темную покачивающуюся фигуру, он проверил и мой револьвер, поднеся для этого отверстие ствола к носу. Уловив свежий запах пороховых газов, капитан быстро разрядил барабан, нашел на ощупь теплую стреляную гильзу, затем возвратил мне остальные патроны и приказал явиться к нему утром за оружием. Дмитрия же он просто пристыдил, как более старшего (на неполный год) и как товарища, отчего мне сделалось мучительно стыдно. Я пустился было в извинения и объяснения по поводу «салюта», но Кондратов только отмахнулся сердито и ушел в школу. Там уже весело заливалась гармошка. Обрадованные тем, что все закончилось хорошо, мы отправились на танцы. Дмитрий ловко танцевал, а мне ничего не оставалось, как подпирать стену да глазеть на кружащиеся пары. Зато, когда баян с гармоникой грянули дуэтом плясовую, я не выдерживаю и, набравшись храбрости, начинаю лихо (как мне самому казалось в ту минуту) выстукивать что-то каблуками. В общей массе плясунов дебют мой остался, должно быть, незамеченным, так как никто надо мною не посмеялся, и это придало мне уверенности на будущее.

В паузах между танцами дружно исполняем наши фронтовые и мирные, довоенные песни. Нашлись и чтецы. Веселье затянулось за полночь.

Сереньким осенним утром, мучимый раскаянием, медленно вышагиваю надраенными сапогами перед хатой, в которой остановился капитан Кондратов. В сенях звякнуло ведро, и на крылечко вышел он сам — в свежей нательной рубахе, с ковшом холодной воды в руке и со следами мыльной пены на лице. Выслушав мой доклад, замполит кивнул головой и пригласил:

— Ну, воин, входи, коль явился. Я сейчас.

Через две минуты Кондратов в подпоясанной гимнастерке, со слегка порозовевшим от умывания лицом уже стоял посреди хаты, внимательно и строго глядя мне в глаза. Я почувствовал, что уши мои пылают.

— Вижу, что раскаиваешься, — поэтому говорить ничего не буду. Если голова на месте — сам разберешься, как назвать вчерашнее… Получи свою «пушку» и можешь идти готовиться к отъезду.

Наконец-то едем на формировку. Опять, говорят, в старые места. Грузились ночью. На нескольких платформах поместились колесные машины, тракторы с прицепами, штабной и санитарный фургоны. Поредевший личный состав ехал в полупустых теплушках с удобствами. Многие из нас еще в гимнастерках, потому что не очень холодно. На мне, правда, ватные брюки, трофейные, так как хлопчатобумажные настолько залоснились и промаслились, что надевать противно. Гимнастерку накануне праздника удалось отстирать в бензине, слитом из бензобака брошенной немцами автомашины. Бензин у них синтетический, резко пахнет и сильно обесцвечивает материю. Гимнастерка стала почти белой. Эти немецкие автомашины с прицепленными к ним противотанковыми пушками мы приметили на окраине Руденьковки, возвращаясь в полк из Кременчуга. Судя по количеству орудий, должно быть, целый артдивизион втягивался в просторную деревенскую улицу, но был в этот момент засечен «Ильюшиными» и буквально пригвожден к месту. Даже расчеты не успели разбежаться, и десятки фашистских трупов остались лежать вразброс посреди дороги. Илы сработали так ювелирно, что всего лишь одна хата пострадала во время штурмовки.

Рано утром трогаемся в путь. Прощай, Украина! Как же мало нас возвращается… Прощай, Руденьковка!

На одной из открытых платформ, в промежутке между двумя «Студебеккерами» любознательные ребята (на этот раз обошлось почему-то без Мити) установили тайком смехотворно маленький, словно игрушечный, немецкий минометик и вытащили из кузова грузовика припрятанный ящичек с минками. Начальству, конечно, ничего об этой «огневой точке» не известно. И «минометчики» время от времени под стук идущего поезда выпускают минку в черное и пустынное осеннее поле.

Фонтанчик от разрыва получается крошечный, а звук, похожий на хлопушечный, настолько слаб, что его едва слышно из-за шума движения. Однако кто-то из дежурных (должно быть, с паровоза) все-таки услышал (или увидел) выстрел, «огневая точка» чуть ли не после третьего выстрела была засечена и ликвидирована, а стреляющий трофей торжественно сдали коменданту первой же станции, где случилась остановка эшелона.

Приехали в Пушкино, где наш полк формировался этим летом. Быстрая деловитая суета при разгрузке. Наша теплушка стоит возле угла вокзального здания. Редкие пассажиры, ожидающие электричку, с любопытством присматриваются к нам. Выпрыгиваю на перрон, разминаю ноги, с удовольствием ощущая под собой не подрагивающий пол теплушки, а твердую опору. На мне большие сапоги с хлопающими по икрам широкими голенищами, старые ватные брюки и белесая гимнастерка.

— Мама, посмотри: ведь совсем еще мальчик! — долетают до моих ушей слова, негромко произнесенные девушкой-школьницей, стоящей у входа в вокзал под руку с нестарой еще матерью. У женщины симпатичное русское лицо с добрыми и усталыми серыми глазами. Обе незаметно, но внимательно с сочувствием разглядывают меня. Это сильно задевает самолюбие бывалого воина, к каковым с некоторых пор я уже причисляю себя, и поэтому, сурово сдвинув брови и придав лицу озабоченное выражение, важно удаляюсь в конец эшелона, хотя дел-то у меня никаких нет.

«Студебеккеры» и «Шевроле» без задержек доставили нас к зимним землянкам. В них даже тепло (пока топится печка-буржуйка). Узнаю среди сосен припорошенные снегом места нашей летней стоянки. Начинается оседлая жизнь.