Электрон Приклонский - Дневник самоходчика

Улегшись на свое место, долго не могу заснуть: мне тревожно и радостно. И все-таки какой я неуверенный! Уж не жалею ли я о чем? Нет, все правильно. Не сегодня завтра нас бросят в бой… Спать!

Февраль сегодня похож на апрель, и дождь как весной. Зима здесь хороша пока, да и под Москвой сильных морозов не было, особенно в декабре.

За нами прибыл из полка помпотех Яранцев, техник-лейтенант, и после ужина кончилось наше мирное житье, и неопределенность, и мои сердечные терзания тоже. К 24.00 на машинах — полный порядок и вся рота готова к погрузке.

Мы поблагодарили наших хозяек, поделились с ребятишками сахаром и сухарями из припасов, привезенных накануне Булыгиным.

Когда я уже собирался заводить двигатель, вышла на порог Михалина:

— Прощай!

Это хорошее, но грустное слово почему-то не по душе мне. Наверное, так говорят, расставаясь навсегда.

— Не прощай, а до свидания! — суеверно возражаю я девушке и ныряю в машину: самоходки наши уже поползли на станцию, к погрузочной платформе. Бодрясь, подпеваю двигателю… А Лена все-таки права.

Ночь без сна. Рота закончила погрузку только в 10.30.

Наводчик наш, по глухоте своей, изрядно прихватил мне мизинец левой руки броневым клином смотрового люка, так как потянул клин на себя, вместо того чтобы помочь захлопнуть. Дерни Вдовин посильней — вообще можно было остаться без пальца.

Сидя на башне в ожидании отправления и баюкая ноющий палец, вижу, как подошел со стороны Киева небольшой эшелон, состоящий из десятка теплушек и одной открытой платформы с двумя легкими пушечками-сорокапятками. Половину эшелона скрыло от меня станционное здание. Возле орудий стоит часовой с автоматом на груди, но в гражданской одежде: черном пальто и ушанке. Когда он повернулся ко мне лицом, я увидел на его шапке широкую алую полоску, нашитую наискось. Партизаны!

Двери телятников отодвинулись, и из них начали выпрыгивать на снег люди в разномастной одежде. Замелькали полушубки, ватные куртки, кожанки, кубанки, папахи и даже кепки. Одни из партизан прохаживались вдоль вагонов, поталкивая друг друга и перешучиваясь, некоторые не спеша закуривали, иные подались за вагоны и в сторону, ища место поукромнее по нужному делу. Двое открыли дверь телятника, и оттуда тотчас выставилась лошадиная голова и заржала. Коноводы притащили из вагона с фуражом по большой охапке сена и задали лошадям корму. Несколько человек подошли поближе к нашему составу, с любопытством разглядывая тяжелые самоходные установки, еще не все укрытые брезентами.

Мне ни разу еще не случалось видеть собственными глазами настоящих партизан, и я, стараясь ничем не выдать живейшего интереса, всматривался сверху в простые мужественные лица народных мстителей. По-видимому, это были прославившиеся своими боевыми делами ковпаковцы. Одно из подразделений крупного партизанского соединения перебрасывалось к линии фронта, чтобы затем в удобный момент скрытно проникнуть в глубокий тыл врага и не давать фашистам «ни отдыху, ни сроку» ни днем ни ночью, способствуя продвижению наших войск и уничтожая банды бендеровцев, особенно разгулявшихся в западных областях Украины. Недавно, в середине января, националистским отребьем был убит из засады командующий 1-м Украинским фронтом генерал армии Ватутин.

Из Фастова наш эшелон тронулся только в 14.30.

Вечером, пока прогревал двигатель, включил рацию и услышал сводку Совинформбюро: взяты Ровно и Луцк, и наши уже в Волынской области.

Морозит, и приходится то и дело проверять машину: она быстро остывает, обдуваемая на платформе резким ветром.

Этот февраль еще «выдует кручинушку, оставит одну печаль», как говорится во фронтовой прибаутке, несколько измененной здесь для благозвучия. Зима началась! Метет вовсю.

В 10.30 прибыли в Белую Церковь, но сгрузились только через полсуток в кромешной крутящейся и посвистывающей тьме. Нас буквально подхватил представитель нашего (наконец-то мы дома!) полка (1540-го тсап) и с ходу «запряг» в самом прямом смысле этого слова: нужно немедленно отбуксировать в полк («Это же по пути! Ну что вам стоит?») тяжело груженные снарядами автомашины, которые вот уже вторые сутки не могут сами пробиться по проселкам.

За ночь и за целый день набуксировался по горло, даже руки онемели. Тащил через заносы сразу два «Студебеккера» цугом. Услышал во время перекура фамилию Сапрыкин. Обрадовался. Интересно, кто еще там есть из знакомых водителей нашего выпуска?

Поздним вечером наконец объявили привал. Усталые шоферы и всевозможные попутчики разных рангов разошлись по ближним хатам и сразу завалились на боковую, а мы с Сехиным заправили к ночи систему охлаждения антифризом. Теперь можно хоть соснуть спокойно: размораживания не будет.

С самого раннего утра на марше. И хотя снова двигались вперед (а может, кружили?) целый день, ночевали лишь в двадцати двух километрах от Белой Церкви, в селе Троицком. Устал как собака: замучили скорости. Удалось отослать письма с машиной, ползущей в Белую Церковь.

До 24.00 сам регулировал подачу топлива — учился. Будешь знать! Слушал по радио сводку: сегодня вышвырнуты с левого берега Днепра последние гансы (здорово они там засиделись!). Освобожден Никополь.

Утром двинулись на Таращу, но машина, с отчаянными усилиями вскарабкавшись на подъем, окончательно выдохлась и остановилась прямо на шоссе, в виду города, слева от красных железнодорожных казарм. Началось то, чего я опасался еще в Пушкине.

Немцы оставили Таращу, увы, без нашей помощи, но продолжали откуда-то обстреливать подступы к городу, особенно открытые места. Когда обогнавшая нас автоцистерна с горючим выскочила на склон, обращенный к противнику, она сразу же вспыхнула, подожженная длинной очередью из крупнокалиберного пулемета.

Так мы объявились в краях, связанных с именем легендарного украинского Чапаева. Один из полков прославленной партизанской дивизии Николая Щорса носил имя Таращанского.

Командир с наводчиком ведут наблюдение, а мы с Сехиным открываем моторный люк и под прикрытием башни начинаем возиться с двигателем.

Наступила оттепель. Мимо нас бредет вперед, шлепая по раскисшему снегу и лужам воды, хмурая, промокшая пехота. Жора, чумазый и усталый, сочувственно поглядывает с брони на солдат, зябко поеживается и признается: «Нет, уж лучше голодать и самому все ремонтировать, даже по ночам, но зато всегда при тебе твой дом». (Мы закончили работу около часу, так ничего и не добившись.)

Понять Жору нетрудно. Ему никогда не забыть, как в составе бао (батальона аэродромного обслуживания) драпал он летом сорок первого с этого берега Днепра пешком через всю Украину, да так и не попал больше на свой аэродром, как затем воевал в пехоте, пока не свалила его фашистская пуля. После излечения Сехин был направлен в полковую школу, где приобрел специальность младшего механика-водителя и заряжающего тяжелой самоходки.