Томас Лоуренс - Восстание в пустыне

Второй моей обязанностью было отправить в Азрак караваны с грузом, провиантом и боеприпасами. Все эшелоны, под начальством назначенных офицеров, выступили в путь согласно программе, разумеется не вовремя, но лишь с незначительным опозданием.

Следующим нашим долгом являлось своевременное отправление войск в Азрак. Чтобы осуществить это, следовало восстановить их доверие к офицерам. Здесь мы прибегли к такту Стерлинга. Нури Сайд был достаточно честолюбив, как всякий солдат, и использовал как можно лучше подвернувшийся ему благоприятный случай, охотно согласившись выступить на Азрак, не дожидаясь извинений Гуссейна.

Люди поддавались доводам. Мы старались им доказать, что такие важные вопросы, как забота о провианте и платье, целиком зависели от сохранения их организации. Они не устояли, и отдельные колонны посаженной в седло пехоты, пулеметчиков, египетских саперов, артиллеристов двинулись в путь с двухдневным опозданием.

Последней обязанностью было восстановить верховную власть Фейсала. Без него всякие серьезные попытки военных действий между Дераа и Дамаском являлись бы тщетными. Мы могли бы провести нападение на Дераа, чего от нас ожидал Алленби, но захват Дамаска, чего я ждал от арабов, ради чего я сражался рядом с ними на полях битвы, пережил множество мучений и расточал свой разум и силу, зависел от присутствия Фейсала с нами на фронте. В конце концов он решительно распорядился выступить по моему приказу.

Что касается получения извинений из Мекки, то Алленби и полковник Вильсон старались добиться их изо всех сил. Если бы они потерпели неудачу, я намеревался обещать Фейсалу непосредственную поддержку британского правительства и объявить его в Дамаске суверенным эмиром. Это было вполне возможно, но я хотел избежать таких обязательств, оставив их на крайний случай. До сих пор арабы в своем восстании следовали прямыми путями, и мне не хотелось, чтобы они пришли в жалкое состояние раскола перед окончательной победой и миром.

Король Гуссейн вел себя, как мы и ожидали. Он многоречиво протестовал, бесконечно разглагольствуя и совершенно не понимая тяжелых последствий своего вмешательства в дела Северной армии. Чтобы разъяснить их, мы послали ему откровенный отчет о случившемся.

Его телеграммы шли через весь Египет и через наших радистов в Акабе пересылались мне, чтобы я направлял их Фейсалу. Арабский шифр был прост, и я исписывал целые страницы, переставляя его до полной бессмыслицы, прежде чем передать Фейсалу.

Наконец от Гуссейна пришло длинное послание, содержавшее в первой половине уклончивые извинения и отмену злосчастного указа, а во второй — повторение оскорбления в новой форме. Я уничтожил конец письма и захватил с собой начало, помеченное «очень срочно», в палатку Фейсала, где он сидел в кругу своих штатных офицеров.

Глаза всех устремились на него, пока он читал письмо. Фейсал был поражен и с удивлением уставился на меня, ибо краткие слова не соответствовали сварливому, упрямому нраву его отца. Но он овладел собой, прочел извинение вслух и под конец взволнованно сказал:

— Телеграф спас нашу честь.

Это вызвало взрыв восхищения, а он наклонился и прошептал мне на ухо:

— Я говорю о чести почти всех нас.

Это было так хорошо сказано, что я засмеялся и сказал скромно:

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

Он ответил:

— Я предложил служить в этом последнем походе под вашим начальством, почему этого было недостаточно?

— Потому что это идет вразрез с вашей честью.

— Вы всегда ставите мою честь выше вашей. — И он решительно встал со словами: — Теперь, господа, воздадим хвалу Богу — и за работу [89] Между тем весной 1918 г. Фейсал вступил в переговоры с турками, побуждаемый к этому и поражениями англичан под Амманом, и тем фактом, что сами англичане пытались договориться с Турцией о сепаратном мире. В конце концов переговоры эти зашли в тупик из-за нежелания Джемаль-паши отдавать Фейсалу Амман, а также из-за резко отрицательной позиции, которую занял король Гуссейн. Интересно, что Лоуренс не торопился извещать об этом факте английскую администрацию и Алленби, предпочитая спустить дело на тормозах. .

В течение трех часов мы разработали программу действий. Затем я распрощался. Джойс только что вернулся из Египта, и Фейсал обещал самое позднее 12 сентября присоединиться ко мне с Джойсом и Маршаллом. Я в «роллс-ройсе» двинулся на север, надеясь, что, хотя уже было 4-е число, все же успею вовремя собрать племена руалла под начальством Нури Шаалана для нашего нападения на Дераа.

Мы ехали втроем: лорд Уинтертон, шериф Насир и я. Лорд Уинтертон являлся нашим последним рекрутом. Это был опытный офицер из верблюжьего корпуса Бэкстона.

В Баире мы услышали от встревоженных людей бени-сахр, что турки накануне внезапно кинулись из Хесы на запад в Тафиле. Мифлех решил, что я сошел с ума или проявляю крайне неуместную веселость, когда я во все горло расхохотался, услышав эту весть, так как, приди она к нам раньше на четыре дня, это задержало бы экспедицию на Азрак. Но сейчас, когда мы уже выступили, враг мог взять хотя бы и Аба-эль-Лиссан, и Гувейру, и самое Акабу — добро пожаловать! Каждый человек, которого они сейчас посылали на юг, являлся для них только потерей.

В Азраке мы нашли нескольких слуг Нури Шаалана, автомобиль с офицером-летчиком, несколько запасных частей и холщовый ангар для двух аэропланов, защищавших наши силы. Первую ночь мы провели на аэродроме и подверглись нашествию москитов. Вследствие этого на заре нам пришлось перенести лагерь на открытые ветрам высоты Меджаберского кряжа.

После полудня прибыл бронированный автомобиль для усиления нашей обороны, хотя опасность со стороны неприятеля являлась незначительной. Область между нами и железной дорогой прикрывали три племени.

В Дераа находилось лишь сорок всадников, в Аммане — ни одного. И до сих пор турки не имели никаких известий о нас. Один из их аэропланов утром 9-го числа пролетел над нами и исчез, вероятно ничего не заметив.

Между тем наш лагерь на вершине являлся великолепной позицией для наблюдений за дорогами на Дераа и Амман. Днем мы, двенадцать англичан с Насиром и его рабом, лениво бродили, купались при заходе солнца, бездельничали, мечтали, с удобством спали по ночам, или, точнее, я наслаждался благодетельной передышкой между заключением дружбы с Аба-эль-Лиссаном и объявлением войны в следующем месяце.

Источник этого ощущения покоя лежал отчасти во мне самом, так как в этом походе на Дамаск (таковым он был уже в нашем представлении) мне изменила моя обычная уравновешенность. Я чувствовал за собою страстное возбуждение арабов. Сказался результат агитации этих лет, и вся страна объединилась и двигалась к своей исторической столице. В уверенности, что оружие, использованное мной, соответствовало конечной цели, я, казалось, забывал своих сотоварищей-англичан, которые не были посвящены в мою идею и просто воевали. Я сделал ошибку, что не посвятил их в свои планы.