Ярослав Бутаков - Брестский мир. Ловушка Ленина для кайзеровской Германии

Милюков впоследствии утверждал, что «первый месяц или полтора после революции армия оставалась здоровой» {91} 91 Милюков П.Н. Ук. соч. С. 72. . Здесь очевидно желание приписать все разложение армии исключительно пропаганде большевиков и не признавать наличия стихийных солдатских настроений, а также бессилия буржуазного крыла Временного правительства перед своими ближайшими врагами-союзниками из лагеря «умеренных» социалистов. Многое говорит о том, что Милюков задним числом выдавал желаемое за действительное.

Левый депутат 4-й Государственной Думы трудовик Н.О. Янушкевич, побывавший на фронте в первые недели революции, свидетельствовал на заседании Временного Комитета Думы 13 марта 1917 года: «Настроение не пессимистическое, дисциплина держится, но солдаты чего-то ждут». Это «что-то», по мнению депутата, заключалось лишь в желании новых порядков в армии.

Однако люди, по своему служебному положению глубже осведомленные в армейских делах, констатировали на совещании в Ставке 18 марта 1917 г.: «Армия переживает болезнь. Наладить отношения между офицерами и солдатами удастся, вероятно, лишь через 2—3 месяца. Пока же замечается упадок духа среди офицерского состава, брожение в войсках, значительное дезертирство. Боеспособность армии понижена, и рассчитывать на то, что армия в данное время пойдет вперед, очень трудно».

Командиры различных частей Западного фронта доносили в конце марта — начале апреля 1917 г.: «Нравственная упругость войск сдала. Наступательные действия следует отложить до тех пор, когда острое положение уляжется (1—3 месяца)… Боеспособность войск не уменьшилась, но солдаты отлично сознают неравенство средств наших и противника, это действует угнетающе. Желание идти в бой есть, но есть и раздумье, что жертвы не принесут ожидаемой пользы… Наравне с высоким подъемом духа замечается упадок дисциплины и взаимное недоверие между офицерами и солдатами. Наступательные операции до восстановления полного спокойствия в полках невозможны… Дисциплина упала. Солдаты определенно высказывают взгляд, что мы можем только обороняться, а не наступать… Вообще, настроение загадочное, и трудно сказать, во что оно выльется». Многие отмечают низкое качество пополнений, их необученность и недисплинированность.

Квинтэссенцией противоречивых впечатлений и неоправданно оптимистических надежд звучит в этом хоре донесение командующего 3-й армией генерала Л.В. Леша: «Настроение войск хорошее, отношения офицеров и солдат начинают налаживаться. Сознание вести войну до победы есть. Идеи противодисциплинарных течений расшатывают войска. Вредно отзывается печатание в газетах предполагаемых изменений в уставах. Престиж офицера сильно пал. Активные действия пока невозможны. При помощи организующихся комитетов удастся, вероятно, привести жизнь армии в нормальную колею и утвердить сознательную дисциплину». Напомним, что Ленин еще не вернулся в Россию в «пломбированном» вагоне.

К этому же периоду времени относятся первые случаи братания на фронте русских солдат с солдатами противника. Что характерно: большинство этих случаев вызывалось с немецкой стороны, а русские, как правило, успешно подавляли эти попытки, не останавливаясь перед стрельбой по своим товарищам. Так, на участке 12-й армии Северного фронта 14 марта «высунулся немец с белым флагом и начал что-то кричать, но после обстрела нашим огнем скрылся». 28 марта «на участке 2-го Сибирского корпуса, близ реки Кеккау, немцы вышли с белыми флагами, а на участке 21-го корпуса в Икскюльском предмостном укреплении подбросили прокламации, в которых приглашали солдатских депутатов войти с ними в непосредственное сношение, и пытались заговорить с нашими солдатами, но в обоих случаях были разогнаны нашим огнем». В 10-й армии Западного фронта 2 апреля «у д. Ушивцы (12 верст к северо-востоку от Сморгони, участок 29-й дивизии XX корпуса) немцы обменялись с нашими солдатами хлебом и колбасой, а на участке 16-го Мингрельского полка немцы успели вручить нашим двум солдатам прокламации. Все сходившиеся сейчас же разгонялись нашим артиллерийским огнем». 25 апреля в 12-й армии «на участке 21-го корпуса три наших солдата 129-го полка сели в лодку с тем, чтобы поехать в гости к немцам, но после уговоров и угроз своих товарищей вернулись обратно».

Правые депутаты Государственной Думы Л.М. Масленников и П.М. Шмаков, в середине апреля 1917 г. посетившие ряд частей на Юго-Западном фронте, резюмировали в своем докладе: «Сравнивая дух армии в настоящее время и в первые дни после революции… приходится констатировать, что та пропаганда, которую вела Германия у нас в тылу через своих вольных и невольных провокаторов и шпионов, а также пропаганда на фронте, под видом перемирий и братаний, сделала свое губительное дело. Солдаты более не рвутся в бой, чтобы доказать, как русский гражданин защищает свою свободную Россию, а идут разговоры лишь об обороне, да и то с боязнью защитить мифические английские и французские капиталы».

Все приведенные свидетельства взяты из весьма авторитетного источника {92} 92 Головин Н.Н. Ук. соч. С. 377—391. , подготовленного белоэмигрантским историком. И они говорят о том, что настроение армии мало изменилось на протяжении марта — апреля 1917 г. Просто свои настроения солдаты стали чаще воплощать в действиях. Мнениям Милюкова и цитированных правых депутатов Думы противоречат другие многочисленные факты. Конечно, Германия неустанно вела пораженческую пропаганду среди русских солдат. Но что только не приписывали в той войне «проискам врага»! В «продажности немцам» кого только не обвиняли в те годы — и царя с царицей, и большевиков! Да и не слишком ли это унизительно и клеветнически по отношению к собственному народу — связывать его настроения исключительно с деятельностью вражеской пропаганды?!

Несомненно, что в первые дни после революции упадок духа и дисциплины в войсках еще не мог развиться в полной мере. Те процессы осмысления совершившихся событий и выработки новой линии социального поведения, о которых говорилось выше, в солдатской массе еще только начинались. Нужно было время, чтобы солдаты по-своему адаптировались к новой ситуации — без царя, без власти, внушающей привычный трепет. Пытаясь выдать эти сложные процессы лишь за результаты активности «немецких агентов», обанкротившиеся деятели Февраля просто расписывались в собственной профнепригодности как руководителей нации и армии.

В дни Февральской революции большую роль в мобилизации масс на уличную борьбу играли, помимо лозунгов «Хлеба!» и «Долой самодержавие!», также лозунги «Мира!» и «Долой войну!» Правда, после победы революции эти лозунги временно исчезли, как бы подобно двум другим — за ненадобностью. Но жестоко ошибались те, кто думал, будто эти требования сгинули навсегда вместе со старым режимом. Нет, страна и армия просто выжидали конкретных заявлений новой власти по вопросу о целях войны.