Илья Ульянов - 1812. Русская пехота в бою

Не менее оригинально был наказан Копорский пехотный полк. В конце июня полк был неоднократно замечен в пренебрежении к службе. Так, в приказе по 1-й армии от 14 июня указывалось: «Главнокомандующий с прискорбием заметил сего числа, что в таком войске, каково Российское, привыкшем всегда к трудам и походам, нашел он в пехотных полках неожидаемый беспорядок; особенно в Копорском пехотном полку, который на привале был совершенно разбросан, ружья имел в куче и без надлежащих караулов, за что начальник оного

полка арестуется на двое суток, а впредь со всевозможной строгостью взыщется; почему сим подтверждается, дабы в биваках сохранять такой же порядок и устройство, как и в лагере…» [44, с. 419, 420]. Командир полка не сделал должных выводов, и уже 24 июня на походе было замечено множество отставших копорцев. Наконец, 25 июля приказом по армии «3-й дивизии Копорский пехотный полк» переводился в 23-ю дивизию, а Селенгинский пехотный полк — на его место в образцово-показательную 3-ю дивизию [44, с. 444].

Именно противостояние пехоты противоборствующих армий, как правило, решало судьбу больших сражений наполеоновской эпохи. Особенную драматичность этому противостоянию придавал тот факт, что на поле боя встречались войска, обученные по схожим наставлениям и имеющие практически одинаковое вооружение. Таким образом, на первый план выходили особенности национальных характеров и моральных установок противников.

Своего апогея противоборство сторон достигало во время штыковых схваток, в которых превосходство русских признавалось многими очевидцами. Особенно интересным нам кажется мнение русского унтер-офицера Тихонова, сражавшегося в 1812 г.: «Француз храбр. Под ядрами стоит хорошо, на картечь и ядра идет смело, против кавалерии держится браво, а в стрелках ему равного не сыщешь. А на штыки, нет, не горазд. И колет он зря, не по-нашему: тычет тебя в руку или в ногу, а то бросит ружье и норовит с тобою вручную схватиться. Храбр он, да уж очень нежен» [136, с. 118].

В несколько излишне патетическом рассказе русского офицера-артиллериста рисуется гиперболизированная картина рукопашной схватки пехоты слева от деревни Семеновская в день Бородинского сражения: «Мы сделали последний прощальный залп из целой батареи. Французы совершенно смешались, но опять строились почти пред батареей; тут Рязанский и Брестский полки грянули ура! и бросились на штыки. Здесь нет средств передать всего ожесточения, с которым наши солдаты бросались; это бой свирепых тигров, а не людей, и так как обе стороны решились лечь на месте, изломанные ружья не останавливали, бились прикладами, тесаками; рукопашный бой ужасен, убийство продолжалось с полчаса. Обе колонны ни с места, они возвышались, громоздились на мертвых телах. Малый последний резерв наш, с громовым ура! бросился к терзающимся колоннам, более никого уже не оставалось — и мрачная убийственная колонна французских гренадер опрокинута, рассеяна и истреблена; мало возвратилось и наших. Единоборство колонн похоже было на бойню» [98, с. 49]. Преувеличение масштабов боя становится очевидным, если учитывать, что за весь день 26 августа Рязанский полк потерял 187 человек, а Брестский — 336 [39, с. 339], но некоторые интересные особенности редко встречавшейся встречной схватки пехотных строев прослеживаются довольно хорошо.

Гораздо чаще решительная атака одной из сторон заставляла противника отступать, не доводя дело до рукопашной. Так, при Бородине командир Ширванского пехотного полка майор Теплов «при штурме на Кургане батареи нашей с отменною храбростью, ободряя своих подчиненных, ударил с полком в штыки на наступающего неприятеля и тем обратил их в бегство, где и получил сильную контузию в ляшку» [39, с. 257,258].

Очень важным условием для успеха атаки была готовность выдержать последний близкий залп обороняющихся, так же как и для обороняющейся стороны очень важно было выбрать нужный момент для такого залпа. В качестве подтверждения этого тезиса очень показателен случай, описанный майором 14-го егерского полка Я.О. Отрощенко: «…В полночь 1-го ноября, пошли к Новосвержину Мне предоставлена была честь идти вперед с батальоном, имея только двенадцать заряженных ружей для того, чтобы пришедши в местечко не заниматься перестрелкой, но решительно ударить в штыки и тотчас захватить за местечком мост. Я пошел вперед тихо, но по замерзшей земле далеко отдавался гул. Прочие войска шли издали за мной вслед…

Приближаясь к центру местечка, я увидел через забор костельной ограды неприятельский фронт на площади, перед ним были разложены огни, люди держали ружья на изготовке.

Желая выманить у них первый выстрел, приказал бить скорый марш, но выстрела не последовало ни одного; пришедши же к выходу на площадь, я соскочил с лошади, закричал: вперед, ура! Неприятель сделал залп, и его пули впились в дома. Егеря бросились со штыками к фронту, который тотчас разбежался искать спасения между строениями… С рассветом мы уже имели 700 человек пленными нижних чинов, более 10 офицеров и одного полковника, а с нашей стороны потеря состояла из одного офицера, убитого в моем батальоне. Польские офицеры, взятые в плен, спрашивали, где наши войска, которые их атаковали. Мы им сказали: вы их видите всех здесь. И они проклинали своего начальника, не умевшего распорядиться сопротивлением» [123, с. 61].

Как правило, опрокинув неприятеля, победители преследовали его стрелковыми цепями, в то же время приводя в порядок собственный строй.

При недостатке решимости у обеих сторон встреча могла ограничиться более или менее продолжительной перестрелкой. Ружейный огонь был наиболее действителен на расстоянии не далее 70 метров (100 шагов), а на расстоянии свыше 200 метров практически терял всякий смысл, поэтому противники хорошо различали друг друга в тот момент, когда они спокойно или судорожно, в зависимости от обученности, заряжали и наводили ружья. Солдаты очень редко могли наблюдать, попадали ли их пули в цель, зато прекрасно видели действие чужих пуль: на коротком расстоянии свинцовые шарики калибром 17-20 мм наносили страшные увечья, буквально отбрасывая людей. И тут же, иногда вытирая с лица кровь товарища, место выбывшего занимал солдат второй шеренги. Иногда такая «дуэль» длилась довольно долго и могла привести к значительным потерям. В развернутом строю русского комплектного батальона из 700 человек стреляли две первые шеренги, а заряжали все три; таким образом, первая шеренга делала в среднем 3, а вторая — не менее 4 выстрелов в минуту. Весь батальон за вычетом унтер-офицеров мог выпустить за минуту до 1500 пуль. При этом нужно отметить, что технические характеристики оружия отнюдь не способствовали меткой стрельбе, а клубы дыма, застилающие поле сражения, и вовсе делали ее невозможной. В этих условиях весь расчет делался именно на массовость огня. И.Т. Радожицкий, обозревая Бородинское сражение с батареи в Горках, рассказывал о своих впечатлениях: «Я видел, как наша пехота в густых массах сходилась с неприятельской; видел, как, приближаясь одна к другой, пускали они батальный огонь, развертывались, рассыпались, и, наконец, исчезали; на месте оставались только убитые, а возвращались раненые. Другие колонны опять сходились и опять таким же образом исчезали. Это зрелище истребления людей столько поразило меня, что я не мог долее смотреть и со сжатым сердцем отъехал к своим пушкам» [133, с. 145, 146]. По наблюдению французского медика, у раненых при Бородине «раны от ружейных пуль были получены в упор и на очень близком расстоянии. К тому же, как мы неоднократно замечали, русские пули были гораздо крупнее наших».