Евгений Кринко - Горцы Северного Кавказа в Великой Отечественной войне 1941-1945. Проблемы истории, историографии и источниковедения

Пожалуй, наиболее интенсивная и артикулированная пропагандистская кампания развернулась в двух советских автономных республиках – Чечено-Ингушетии и Дагестане – в начале 1943 г. Почему это случилось только на исходе второго года войны, становится ясно из обстоятельств ее сопровождавших. К этому времени уже более чем полгода горские контингенты призывников и военнообязанных не призывались в армию. Поэтому уже упомянутая в главе о добровольчестве директива начальника Упраформа РККА генерал-полковника Щаденко № ГУФ/28ш от 26 января 1943 г., объявившего мобилизацию всех добровольцев по национальности чеченцев, ингушей и представителей народностей Дагестана, была принята с большим воодушевлением, по крайней мере, представителями местных властей и понималась ими как своего рода политический экзамен на верность советскому строю.

Мобилизация велась при активном участии советских, партийных и комсомольских организаций республик. Местной прессой и партийными органами кампания была представлена как стихийная инициатива горцев, реакция молодежи на грандиозные успехи Красной армии на Северном Кавказе и под Сталинградом, освобождения от остатков войск противника территорий северокавказских автономных республик и желанием помочь Красной армии в дальнейшей борьбе с врагом.

Вся добровольческая кампания проходила на фоне грандиозных побед Красной армии на советско-германском фронте. Победоносно завершалась Сталинградская битва, были освобождены Харьков, Ростов, Ворошиловград, часть Донбасса. За три зимних месяца 1942–1943 гг. было освобождено 14 краев и областей. Наступление продолжалось. Советские войска захватили небывалое количество пленных и трофеев. Все это должно было способствовать созданию приподнятого, боевого настроения у горской молодежи. В январе 1943 г. военком ЧИАССР К.А. Бронзов осторожно отмечал «улучшение настроения» и «намек» на «коренной перелом в политической обстановке в республике», что позволяло говорить о «перспективе возвращения в дальнейшем чеченцев и ингушей к участию с оружием в руках в защите Родины» 627.

Первые признаки пропагандистской кампании по добровольному вступлению в ряды РККА появились 10 января 1943 г., когда в газете «Грозненский рабочий» была опубликована передовица, в которой отмечалось, что «сыны Чечено-Ингушетии, находящиеся в Красной армии и готовящиеся влиться в ее стальные ряды новыми крупными подразделениями, также свято выполнят свой долг, как выполняют его сыны великого русского народа, сыны Украины, Грузии и Азербайджана…» 628. 19 января в «Грозненском рабочем» было опубликовано обращение «добровольцев Красной армии – комсомольцев и молодежи Ачхой-Мартановского района ко всей молодежи ЧИАССР» под заголовком «В бой за Родину, молодые джигиты Чечено-Ингушетии!» 629. Таким образом, ачхой-мартановские комсомольцы официально стали инициаторами кампании. Дальнейшее ее развитие строилось по обычному сценарию: изо всех уголков республики посыпались отклики молодежи и комсомольцев, также готовых присоединиться к добровольцам.

Нельзя не отметить, что развертывание кампании по добровольному вступлению чеченцев и ингушей в ряды РККА началось до издания директивы начальника Главупраформа. Можно констатировать редкий случай, когда центральные власти подхватили почин, шедший снизу. Насколько самостоятельны были в своей инициативе ачхой-мартановские комсомольцы, сказать сложно. Одно можно утверждать твердо: в проведении кампании кровно были заинтересованы республиканские власти и готовы были поддержать и тиражировать любое проявление патриотических чувств со стороны населения.

В ходе пропагандистской кампании властям удавалось успешно использовать традиции горского населения, склоняя на свою сторону старейшин («авторитетов», «почетных стариков»), пожилых женщин – основательниц родов и вести через них разъяснительную работу. При этом допускалось серьезное отклонение от коммунистической идеологии. Особенно интересно с этой точки зрения широкое сотрудничество с мусульманским духовенством и повсеместная эксплуатация исламских ценностей. Агитация за вступление в ряды Советской армии принимала порой экзотические формы. Имела место агитация непосредственно во время богослужений. Один мулла, возглавив партизанский отряд, обосновывал обязанность каждого ингуша защищать Родину положениями Корана. Уважаемый старик на митинге в честь добровольцев в ингушском селе Базоркино заявлял: «Каждый, погибший на фронте, попадет в рай, а умерший трусом попадет в ад» 630. Другой старик, выступая на том же митинге, сказал: «Я люблю сына, это моя жизнь и надежда. Я посылаю его в Красную армию, чтобы он стал надеждой всего села, всего народа. На Коране клянусь – в бою он оправдает мою любовь» 631. Распространены были апелляции к родовому позору, который ляжет на лиц, отказавшихся от призыва («Тем, которые не пойдут в армию, и не только им, но и семьям их не может быть места в селе Базоркино», «Пусть помрет та молодежь, которая не идет добровольно в ряды Красной армии» 632).

Подчеркивалось, что остающимся дома старикам будет совсем не плохо: о них, вместо ушедших на фронт сыновей, позаботится государство и родной колхоз. Так, в «Грозненском рабочем» было опубликовано коллективное письмо троих пожилых чеченцев, каждый из которых имел по двое сыновей на фронте. «Мы старики, работать не можем, но помогаем хозяйским глазом и добрым советом. Колхоз вполне обеспечивает нашу старость», – писали они. В свободное от хозяйственных забот и заслуженного отдыха время отцы писали сыновьям письма на фронт – так заканчивалась эта пасторальная зарисовка 633.

Начавшаяся неожиданно пропагандистская кампания в поддержку вербовки добровольцев в Красную армию сразу после отправки в войска изъявивших желание служить молодых людей немедленно была свернута. Последнее сообщение о них появилось 5 февраля 1943 г. Думается, рядовому жителю республики такая метаморфоза могла показаться странной: еще вчера газета славила «чеченских джигитов», готовых проливать кровь за Родину, а сегодня они будто испарились. Не ясны были и итоги столь широко развернутого мероприятия. В ее начале в газетах приводились цифровые данные записавшихся добровольцев. Например, в Шалинском районе ЧИАССР было подано 308 заявлений, в Чеберлоевском – 298, в Курчалоевском – 100 634. В дальнейшем всякие цифровые данные исчезли, и оценить ход и масштабы добровольческой кампании не было никакой возможности. Можно предположить, что быстрое свертывание пропагандистской кампании и замалчивание итогов вербовки добровольцев были обусловлены не совсем успешными ее итогами: как отмечалось выше, реально желающих отправиться на фронт оказалось немного, во многих районах добровольная вербовка выродилась в принудительный призыв, военкоматы получили разнарядку и любой ценой старались выполнить наряды на добровольцев, а те, в свою очередь, скрывались от вербовщиков 635.