Владимир Шерстнев - Трагедия сорок первого. Документы и размышления

Едва стало рассветать, как в небе послышался гул многочисленных самолетов. Послышались сначала отдаленные взрывы бомб, а потом все ближе к нам — в Сопоцкине, в укрепрайоне. И вдруг будто налетел огненный шквал — из-за канала ударили тяжелые орудия. От заставы послышалась пулеметная стрельба, потом там показалось зарево пожара.

Мы некоторое время были в растерянности. Связи не было, командира взвода тоже…

Рядом был командирский дот №038. В нем почти все командование батальона, капитан Шаповалов, ст. лейтенант Милюков и ст. лейтенант Воробьев…

До вечера мы отбивали атаки гитлеровцев, а во время передышек укрепляли оборону. Гарнизон дота стойко держался, слаженно действовали обе артиллерийско-пулеметные установки, станковые пулеметы в амбразурах…

Дот сотрясался от мощных разрывов снарядов, которые оглушали нас, вызывали кровотечение из ушей. От пороховых газов и духоты некоторые теряли сознание. Стала мучить жажда…»

Красноармеец 3-й роты 9-го артпульбата Васильев И., вспоминая о первых боях, пишет, что «примерно в 10 часов мы вдруг увидели отступавших из-за канала пехотинцев 56-й сд, пограничников с 1-й и 2-й застав… Их набилось полным-полно в наши Доты, занятые и недостроенные. Немцы вели огонь по дотам из орудий. Командира нашего дота Бойцова Н. с нами не было, он находился в командировке. Оставшийся за него сержант Кузнецов отдал приказ открыть по немцам огонь и сам стал к орудию. Стрелять было плохо, так как из-за дыма и пыли мы почти ничего не видели на том берегу.

Но бой продолжался. В казематах стало трудно дышать из-за пороховых газов. Боеприпасы быстро таяли, а новых не подвозили. Дот дрожал от взрывов снарядов…»

Получив приказ «Из дотов не выходить!», бойцы и командиры 9-го артпульбата не ушли бы и без этого приказа. Не выходили они и тогда, когда на пол выскочил последний снарядный стакан, когда нечем стало дышать, когда мучила жажда, а на бетонной крыше дота отплясывали победу сапоги немецких саперов-подрывников.

Из боевого донесения командира 28-й немецкой пехотной дивизии: «На участке укреплений у Сопоцкина и севернее противник решил держаться любой ценой и выполнил это».

Большую часть боеприпасов в дотах израсходовали в первый день. Все реже огрызались огнем казематы; все ближе подкатывались к ним немецкие пушки, по ним вели огонь с расстояния 100 м тяжелые гаубицы и 88-мм зенитные орудия. Бойцов травили газами, их легкие забивала густая цементная пыль. Их рвало сажей и кровью. Их заливали водой, выжигали огнеметами… А они держались и надеялись… Через год, в 1942 г., немецкие инженеры-фортификаторы отмечали в докладных записках об этих бойцах: «Русские, однако, оказались настолько хорошими солдатами, что не растерялись от неожиданного нападения. На отдельных позициях доходило до ожесточенных боев».

Решительно и умело оборонялись в 66-м Осовецком укрепрайоне (полковник С.Н. Дралин) 13-й и 8-й отдельные пулеметные батальоны и приданный им около 11 часов дня 75-й гаубичный артиллерийский полк из 27-й стрелковой дивизии.

Поднятые по тревоге воины взводов младших лейтенантов Алёшина А. А., Гукова М.Е. и Гагулина Е.Е. из рот лейтенантов Зубшина Д. Ф., Зубрилова Н.А. и Ковалева И.И. сражались в неимоверно трудных условиях.

Немцы обстреливали доты прямой наводкой, бомбили их. Позиции артиллеристов заволакивал дым пожарищ и пыли, но мужественные люди вели огонь, не покидали боевых рубежей.

Боец-артиллерист из взвода младшего лейтенанта Ушакова Г. Пянзин В., прошедший все муки страшнейшего боя под Осовцом, тяжело раненный под Вязьмой и скончавшийся в можайском госпитале, писал своим родным перед смертью. Не все можно разобрать в письме погибшего героя, но главное — донести до читателя, что они были, жили в те тяжелейшие годы, вели бои с сильным противником и верили в победу над ним. «Мы с моим командиром Г. Ушаковым (земляком из Ташкента) были отрезаны в доте. Нас было 12 человек, потом — 7, а в конце боя остались с ним на пару. Ушаков был тяжело ранен. При таком ранении люди не живут… Пусть все знают, что мы не спасовали перед врагом, а бились, как и положено было бойцу, присягнувшему своей Родине… И Вы, стиснув зубы, не отчаивайтесь, больше работайте для победы. Она непременно придет…»

Ну что ж, пока они и мы молчим. А между прочим, на предполье, не ставшем ихним, а ничьим… лежат убитые по чьей-то глупой воле. Их очень много; кто на спине, кто ниц… Усыпал поле перед дотом фриц. Березок жалко на кресты порубят. Всю рощу варвары погубят. То было рано утром. В выходной…

…Убит Джура Курбанов, без ног, с оторванной рукой сержант Мигуля. А рядом, за истерзанной снарядами сосной, связиста нашего догнала вражья пуля. Нет связи…

Орудия с закрытой (позиции в крепости Осовец) перестали бить. Видать, и им не сладко, коль они притихли. Гремит и там, противник яростно бомбит. Над ними дым и огненные вихри. А здесь на передовой, у стен бетонных, меж вырванных могил бездонных, бойцы 2-й стрелковой дивизии проходы очищают. В воронки мертвых, раненых в блиндаж. На них не действует мандраж. Однако боль в душе, как след потерь огромных, досаду в тело нагнетает. Сколько ж, Вас, «Родины сынов убитых и в 'воронку снесено. Пропавших «без вести», не успевших полюбить. А вас успели уж убить.

Прощайте ж, храбрые друзья, нам киснуть в слабости нельзя…

И снова бой. Снаряды грызли все что попадалось. Метко, беспощадно, по квадратам. Казалось, ничего уж не осталось. А кто остался из своих, становился братом. Так целый час терзали бомбы, мины, осколки, пули, комья рваной глины. Но гарнизон наш жил и отбивал атаку за атакой. Хотели подорвать наш дот собакой, но кто-то моську подстрелил, и гарнизон наш снова жил.

Но нет патронов, день словно год. Над дотом брешь и виден небосвод. Остались два бойца и слитые с бетоном наши лица. А перед нами трупы-валуны. Они на нас глядят. Они нас обвиняют. Они оставшихся в живых нас тупо изучают. Нет, не мы устроили войну, не мы вас вызвали на сечу. А вы напали на страну, утратив совесть человечью…»

Бойцы из этих дотов, достроенных и недостроенных, из 66-го Осовецкого УРа, почти все, не вышли из боя. Они остались в них навсегда…

Из дела №Р-24000. Павлов: «В отношении строительства УРов я допустил со своей стороны также преступное бездействие. В 1940 г. строились только отдельные узлы, а не сплошная линия укреплений, и я поставил об этом вопрос только в 1941 г., перед событиями. Вопросы эти хотя и были разрешены положительно, но было уже поздно. В результате моей бездеятельности УРы к бою готовы не были. Из 590 сооружений было вооружено только 180–190 и то очень редкими узлами. Такое положение с УРами дало возможность противнику безнаказанно их обходить и форсировать. Основное зло я нанес своей беспечностью и неповоротливостью…»