Борис Галенин - Цусима — знамение конца русской истории. Скрываемые причины общеизвестных событий. Военно-историческое расследование. Том II

— Князя Церетели! — крикнул снизу на мой безмолвный вопрос Редкий, направлявшийся к своей башне.

Следующий снаряд ударил в борт у средней 6-дюймовой башни, а затем что-то грохнуло сзади и подо мной у левой кормовой. Из штабного выхода повалил дым, и показались языки пламени. Снаряд, попав в капитанскую каюту, пробив палубу, разорвался в офицерском отделении, где произвел пожар…»

Часы и записная книжка

«Я вынул часы и записную книжку, чтобы отметить первый пожар, но в этот момент что-то кольнуло меня в поясницу и что-то огромное, мягкое, но сильное, ударило в спину, приподняло на воздух и бросило на палубу…

Когда я опять поднялся на ноги, в руках у меня по-прежнему были и записная книжка и часы. Часы шли; только секундная стрелка погнулась, и стекло исчезло. Ошеломленный ударом, еще не вполне придя в себя, я стал заботливо искать это стекло на палубе и нашел его совершенно целым. Поднял, вставил на место… и тут только, сообразив, что занимаюсь совсем пустым делом, оглянулся кругом.

Вероятно, несколько мгновений я пролежал без сознания, потому что пожар был уже потушен, и вблизи, кроме 1–3 убитых, на которых хлестала вода из разорванных шлангов, никого не было. Удар шел со стороны кормовой рубки, скрытой от меня траверзом из коек. Я заглянул туда. Там должны были находиться флаг-офицеры — лейтенант Новосильцев и мичман Козакевич и волонтер Максимов с партией ютовых сигнальщиков.

Снаряд прошел через рубку, разорвавшись об ее стенки. Сигнальщики (10–12 человек) как стояли у правой 6-дюймовой башни, так и лежали тут тесной кучей. Внутри рубки — груды чего-то, и сверху — зрительная труба офицерского образца.

“Неужели все, что осталось?” — подумал я… Но это была ошибка: каким-то чудом Новосильцев и Козакевич были только ранены и с помощью Максимова ушли на перевязку, пока я лежал на палубе и потом возился с часами…»

Похоже на 28 июля?

«Что? Знакомая картина? Похоже на 28 июля? — высунулся из своей башни неугомонный Редкий.

— Совсем то же самое! — уверенным тоном ответил я, но это было неискренно: было бы правильнее сказать “ совсем не похоже!”

Ведь 28 июля за несколько часов боя “ Цесаревич” получил только 19 крупных снарядов, и я серьезно собирался в предстоящем бою записывать моменты и места отдельных попаданий, а также производимые ими разрушения.

Но где же тут было записывать подробности, когда и сосчитать попадания оказывалось невозможным! Такой стрельбы я не только никогда не видел, но и не представлял себе. Снаряды сыпались беспрерывно, один за другим…» [397]

Здесь было что-то совсем новое!..

«За 6 месяцев на артурской эскадре я все же кой к чему попригляделся — и шимоза, и мелинит были до известной степени старыми знакомыми,но здесь было что-то совсем новое!..

Казалось, не снаряды ударялись о борт и падали на палубу, а целые мины… Они рвались от первого прикосновения к чему-либо, от малейшей задержки в их полете. Поручень, бакштаг трубы, топрик шлюпбалки — этого было достаточно для всеразрушающего взрыва…

Стальные листы борта и надстроек на верхней палубе рвались в клочья и своими обрывками выбивали людей; железные трапы свертывались в кольца; неповрежденные пушки срывались со станков…

Этого не могла сделать ни сила удара самого снаряда, ни тем более сила удара его осколков. Это могла сделать только сила взрыва. По-видимому, японцам удалось осуществить ту идею, которую пробовали достичь американцы постройкой своего “Vesuvium”…

А потом — необычайно высокая температура взрыва и это жидкое пламя, которое, казалось, все заливает! Я видел своими глазами, как от взрыва снаряда вспыхивал стальной борт. Конечно, не сталь горела, но краска на ней! Такие трудно горючие материалы, как койки и чемоданы, сложенные в несколько рядов, траверзами, и политые водой, вспыхивали мгновенноярким костром…

Временами в бинокль ничего не было видно — так искажались изображения от дрожащего раскаленного воздуха…»

Нет! Это было не то, что 28 июля…

«Мое недоумение еще усиливалось тем обстоятельством, что ведь шимоза, как и мелинит,дает при взрыве густой черный или зеленовато-бурый дым (на это мы довольно нагляделись в Порт-Артуре).

Такие снаряды тоже были и в этот роковой день, но те, которые словно заливали нас жидким пламенем, все жгли, все разрушали с какой-то до сих пор неведомой силой, — они давали облако совсем негустого, рыжего, удушливого дыма и массу едкой гари, носившейся в воздухе белыми хлопьями.

Это было что-то совсем новое!.. Пылающие рубки на мостиках, горящие обломки на палубе, груды трупов… Сигнальные и дальномерные станции, посты, наблюдающие за падением снарядов, — все сметено, все уничтожено… Позади “Александр” и “Бородино”, тоже окутанные дымом пожара…

Нет! Это было совсем не похоже на 28 июля!..

Там было впечатление, что сошлись два противника, почти равные по силам, что оба они сражаются равным оружием, что это был бой… А здесь?.. Не бой, а бойня какая-то!..»

А вам как кажется, читатель? Похоже это на 28 июля? На «Полтаву», которая «стрелять умела»? Ведь по ней били те же броненосцы Соединенного флота, что по «Суворову» в день Цусимы. Правда, и ответный огонь русских броненосцев и крейсеров был куда как более эффективным в тех боях — при Шантунге и Урусане.

Между тем уже летом 1905 года весьма достойные и компетентные люди совершенно добросовестно постарались сгладить разницу воздействия на вражеские суда снарядов 1-й и 2-й эскадр. Причем совершенно справедливым самим по себе утверждением, что наши снаряды вообще были исходно плохи. Это, конечно, так. Но очевидно, что во всех боях 1904 года и в бою мая 1905 года плохи они были совершенно не в равной степени. Прошу читателя ознакомиться с еще одним нечасто воспроизводимым свидетельством.

Акт, развертывающий ужасную картину…

Сразу после боя при Цусиме, сраженный, как и все русские моряки, его непредставимыми никем заранее результатами, хорошо знакомый нам доблестный контр-адмирал Карл Петрович Иессен организовал силами своего отряда крейсеров полигонные стрельбы для экспериментальной проверки действия наших снарядов.

«Результаты испытаний… вполне подтвердили все предположения о совершенной недействительности фугасных снарядов нашего флота в сравнении с японскими. Акт о произведенных опытах Иессен назвал “прямо обвинительным и развертывающим ужасающую картину причин последовательных наших неудач и поражений на море в продолжение всей этой войны”» {370} .