Рольф-Дитер Мюллер - Враг стоит на Востоке. Гитлеровские планы войны против СССР в 1939 году

Группа армий «Юг» в 1941 г. в ходе боев в Галиции также исчерпала те силы, которые ей потребовались в ноябре для броска из района Таганрога к ее основной цели, нефтяным промыслам Кавказа. А вот Красная армия одержала свою первую победу во Второй мировой войне еще в сентябре 1939 г., заплатив за это всего 700 погибшими и завоевав территорию, захват которой вермахтом в 1941 г. обошелся ему в 200 тысяч убитых!

Еще 22 августа 1939 г. в своей речи перед высшим военным руководством Гитлер указывал на «сопредельные нейтрализованные государства, например, польский протекторат» как на цель в предстоящей войне, хотя мог бы упомянуть и Украину, и прибалтийские страны. Это напоминало аналогичные представления немцев периода Первой мировой войны и несколько успокаивало национал-консервативное военное руководство перед опасностью возможного расширения масштабов конфликта. Приобретение Польши в качестве сателлита, по примеру Словакии, возможно, могло бы дать определенные шансы уравняться с западными державами. Умеренные условия мира, вероятно, могли бы сделать Польшу и, возможно, также и независимую Украину союзниками в борьбе против СССР. При этом массированное давление Советского Союза на Прибалтику и Финляндию в октябре 1939 г. не должно было никоим образом оставить равнодушными западные державы, в отличие от их отношения к вступлению СССР в Восточную Польшу.

Впервые с 1919 г. снова появилась русско-германская граница, хотя лишь в Восточной Польше. Польская армия, представлявшая собой барьер или острие копья, направленное против СССР, была разгромлена. Заменить ее 50 дивизий собственными войсками вермахт не мог, пока его силы оставались связанными на Западном валу. Тем не менее существовала возможность оснастить собственные дополнительные подразделения польским трофейным вооружением. Но был ли антисоветский потенциал Польши бесполезен для проведения Гитлером дальнейшего экспансионистского курса или его можно было как-то использовать, несмотря на военное поражение соседа? Этот вопрос постоянно возникал на протяжении следующих двух лет, пока вермахт продолжал завоевывать другие страны и приобретал новых союзников. Исходя из сегодняшней точки зрения, этот вопрос — касательно Польши — может показаться нереалистичным, но в сентябре-октябре 1939 г. он рассматривался вполне серьезно, а вот то, что твердого ответа на него не было с самого начала, часто упускается из вида.

С одной стороны, вермахт не вел против польской армии полную ненависти войну на уничтожение. С другой стороны, как и двумя годами позже в отношении Красной армии, в период боевых действий в 1939 г. применялись принятые в Гааге правила ведения сухопутной войны, что не исключало отдельных эксцессов и злоупотреблений.

С особой жестокостью вермахт, СС и полиция обращались с польскими партизанами и боевиками, а в бывших прусских провинциях и с польскими активистами. Отношение к высшему военному руководству противника было, в определенном смысле, презрительным, ввиду его неспособности выполнить профессиональный долг и приписываемых ему высокомерия и гонора. В отношении же массы простых солдат, напротив, признавалось проявленное ими мужество, что также соответствовало сложившимся ранее представлениям. Хотя лишь немногим из них пришлось в период Первой мировой войны носить прусскую военную форму. К пленным польским офицерам отношение было уважительным. Это послужило в сентябрьские дни 1939 г. неплохой предпосылкой, чтобы возродить то, что при Пилсудском в 1914–1916 гг. называлось «польско-германским братством по оружию», направленным против России. В память об этом солдаты вермахта в сентябре 1939 г. возложили венки к могиле маршала в Кракове и выставили почетный караул.

Такого рода представления бытовали в среде офицеров старшего поколения и, начиная с 1934 г., сопровождали польско-германское сближение. Этому способствовало также и так называемое скандальное «маршальское издание» мемуаров Пилсудского, вышедшее в 1936–1937 гг. с преисполненным уважения предисловием, написанным высшими представителями вермахта, распространявшееся в руководящих кругах Германии. Такого рода настроения и представления относительно Польши были, естественно, испорчены в результате пропитанной ненавистью антипольской пропаганды, проводившейся нацистами летом 1939 г., но вполне сомнительно, чтобы она смогла всерьез и надолго изменить представления о Польше, сложившиеся в умах генштабистов, привыкших все взвешивать достаточно трезво. Доказательством тезиса, что в сентябре 1939 г. иные политические решения были немыслимы, могут служить два события: во-первых, нападение на широком фронте со стороны западных держав и, возможно, вступление в войну США могли бы мобилизовать оппозицию среди немецких военных в борьбе против смелых планов Гитлера на подготовку к войне. Еще не были забыты замыслы государственного переворота, целью которого было предотвращение мировой войны и который планировался в 1938 г. еще до начала Мюнхенской конференции. Эти планы оставались вполне актуальными, что продемонстрировал в 1939 г. ноябрьский кризис в немецком руководстве. Установление после ареста или смерти Гитлера военной диктатуры, по возможности во главе с Герингом, который смотрел на Польшу как на охотничье угодье, могло бы привести к модели 1916 г.: «Конгрессовая Польша» в качестве самостоятельного государства с антирусской направленностью «для защиты рейха». Похожего результата можно было бы достичь в результате покушения Иоганна Эльзера 8 ноября 1939 г. в мюнхенской пивной «Бюргербройкеллер», если бы взорванная им бомба действительно убила Гитлера и его ближайшее окружение.

В этой связи достаточно трудно дать ответ на второй вопрос: нашлись ли бы в Польше, испытавшей на себе шок военного поражения, силы, которые были бы готовы служить коллаборационистскому режиму. Отмечается, что немецкая сторона не предпринимала в этом направлении серьезных шагов, однако вплоть до начала октября 1939 г. такая возможность полностью не исключалась. Сталин, в отличие от Гитлера, с самого начала не проявлял никакого интереса к «сопредельным нейтрализованным государствам» и к польскому «протекторату».

В германо-советском договоре о дружбе от 28 сентября и затем в секретном протоколе, который содержал незначительные изменения, Москва четко определила границы своих интересов. В результате того, что западные державы выступили на стороне польского эмигрантского правительства, образованного во Франции после эвакуации государственного руководства 17 сентября, и тем самым поддерживали его борьбу против агрессора, Гитлер лишь однажды, 6 октября, открыто обратился в своем так называемом «призыве к миру» к идее создания польского «стержневого государства». Это было пропагандистской попыткой увязать окончание Польской кампании с требованием к западным державам достичь взаимопонимания. При этом он не давал никому усомниться в том, что в «своей» части Польши он сам будет обеспечивать «порядок», как это давно делал Сталин, радикальным образом порабощая восточные польские земли. Выступая в рейхстаге, Гитлер заявил, что Россия и рейх сами решат польскую проблему. Таким образом, Гитлер прекращал неразбериху в оккупационной политике Германии по отношению к Польше. Он стремился к тому, чтобы спланированная и начатая армейским командованием обычная война, которая, однако, с самого начала сопровождалась эксцессами, вылилась в радикальную политику германизации и эксплуатации. Но и по данному вопросу у фюрера не было ясных представлений. Он лишь нервно реагировал на критические замечания и информацию своих подчиненных.