Анатолий Терещенко - Как СМЕРШ спас Москву. Герои тайной войны

Он поручил Игнатьеву в кратчайший срок разработать в рамках МГБ схему нового мощного разведывательного и контрразведывательного органа – Главного разведывательного управления. Предполагалось, что возглавит его Огольцов, контрразведку – Рясной, а политическую разведку… Питовранов. Распорядившись немедленно освободить Питовранова, Сталин потребовал:

– Пусть немного отдохнет, придет в себя. Потом дайте ему возможность побыстрее и поглубже освоиться с разведкой – это хозяйство очень большое, но, я думаю, он справится.

Потом задержал взгляд своих цепких с желтоватым отливом глаз на новом министре, неожиданно спросил:

– Кто его посадил? Зачем его держали?

Игнатьев опешил – он не знал, как лучше ответить, зная, что заместитель Абакумова посажен в результате сговора Маленкова и Рюмина, а его освобождение означает приговор следствию…

И уже 5 января 1953 года появляется соответствующий приказ по МГБ. Начальником ГРУ МГБ был назначен первый заместитель министра госбезопасности генерал-лейтенант Огольцов, а главки возглавили Рясной и Питовранов.

После смерти Сталина некоторых участников мифического «сионистского заговора в МГБ» Берия освободил и назначил на ответственные посты в МВД, которое возглавил. Такими людьми, например, были Эйтигон и Райхман. После падения Берии их снова арестовали по приказу Хрущева, теперь уже как пособников Лаврентия Павловича. Через 10 дней после кончины Сталина был арестован Рюмин. Из камеры он стал посылать письма Маленкову и молить своего подельника заступиться:

«Как Вы, товарищ Маленков, лучший ученик и соратник товарища Сталина не понимаете, что от евреев исходит основная опасность, они для нас страшнее атомной бомбы».

Но письма эти не помогли Рюмину, системе он был уже не нужен, он был выжатым лимоном. Как говорится, бог шельму метит, – Рюмин получил через год пулю в затылок.

Впервые об аресте Берии Абакумов узнал в камере. Видно, об этом рассказал кто-то из надзирателей. А потом – из уст прокурорского работника Геннадия Афанасьевича Терехова. Он вызвал его и дал прочесть газету «Правда» о разоблачении Берии. Абакумов прочитал и, никак не прокомментировав, стал дальше читать раздел о спорте.

Евгений Жирнов в одной из статей писал, что «в тюрьме даже во вред себе он продолжал вести себя по-прежнему – прямолинейно с элементами объяснимой грубости. Говорят, что, когда его пришел допрашивать новый генеральный прокурор СССР Руденко, Абакумов спросил: «Ну что, Никита теперь стал у нас самым главным?» «А как ты узнал?» – поразился Руденко. «Ну, кто же, кроме него, мог назначить тебя, мудака, генеральным прокурором?» Руденко взвился от обиды и, покрасневши, прекратил допрос Абакумова и сразу же выскочил из камеры.

А до этого эпизода во время допроса Руденко поинтересовался у Виктора Семеновича его взаимоотношениями с Берией. На что Абакумов сухо ответил: «На квартире и на даче с Берией я никогда не бывал. Отношения у нас были чисто служебные, официальные и ничего другого».

И все же Руденко и следователи в протоколах в угоду власть предержащим назовут его членом банды Берии, который, скорее, был завистником и врагом молодого министра, чем его другом. Что же касается осужденного, то он понял одно – его жизнь стремительно приближается к тому состоянию, когда смерть начинает казаться наиболее заманчивой перспективой, нежели невыносимые условия камерной жизни с хулиганствующими следователями-садистами. Чем ближе человек подходит к жизненному обрыву, тем почему-то сильнее неодолимое желание оглянуться на свой пройденный путь. И вот уже перед полуприкрытыми из-за болей в теле от побоев глазами медленно стали перемещаться картины Хамовников двадцатых годов, – семья, уставшие мать с отцом, возвращающиеся с работы, брат и сестра. Проплыли эпизоды катания на санках у Новодевичьего монастыря, казармы Сумского полка с большим плацем и конюшнями, горластая революционная солдатня, выступления говорливых комиссаров, – он стоит и слушает их порывистые речи.

Потом тридцатые годы с их большими переменами в жизни страны и лично его – Виктора Абакумова. Ростов-на-Дону и снова Москва. Начало войны и, наконец, СМЕРШ – его родное ведомство, которому он многим обязан. Проплывали мимо его победы в поединках с абвером и Цеппелином, участники и дирижеры этих тайных поединков. Нет, он не обижался, что его подчиненные – начальники управлений контрразведки СМЕРШ фронтов стали по званиям вровень с ним – генерал-лейтенантами. Он всю войну проходил в погонах с двумя звездами. Серов – генерал-полковник, Меркулов – генерал армии, Берия – маршал Советского Союза. Обиду размыли обстоятельства места его нахождения в конце карьеры – чекиста, практика, знатока не оперативного ремесла, а искусства. Кто он сегодня – человеческий кокон, выброшенный злыми и невежественными неофитами на свалку. Теми, кто больше всего грелся у тела вождя на его даче и жировал за государственный счет продолжительными ужинами, а теперь запели по-другому. В каждом из них заговорила валаамова ослица, потому что надо отмываться от грехов и даже крови.

«Понимаю, я попал под жернова тогда, когда Огольцов отказался от должности министра. Зачем я согласился? Мне бы хватило славы за СМЕРШ. Но по-другому поступить не мог – доверие Сталина! Ему я верил, как себе. Но он не поверил мне, а взял за истину блеянье этого никудышного человечка Рюмина. Окружение вождя – о, как я ненавижу вас, заглядывавших в рот Хозяину и ждущих его последнего вздоха. Дождались! Вы – шакалы, теперь будете грызть друг у друга глотки. Берия – это первый политический и физический труп. За ним последуют другие – коротконогий Никита способен на длинные подлости. Я сегодня, как никогда ранее, свободен во времени, хотя и привязан к нему, так как время для меня – возможность. А есть ли она у меня? Не верю, чтобы расстреляли министра госбезопасности СССР – не за что! Какой я государственный преступник? В навязанном нам «деле врачей» я сделал то, что должен был сделать нормальный человек – не поверил в заговор. И вот уже корни страшного преступления с намерениями якобы физического истребления правительства обнаружены в МГБ. Арестованы мои добросовестные замы, мои боевые товарищи по работе в СМЕРШе. Разве мог я их оговорить, – это было бы предательство. Тогда я стал бы презирать себя. Теперь перед Богом и своей совестью я чист. Отклонил обвинения в свою сторону и отверг, отринул, оттолкнул ложь и напраслину по адресу товарищей по чекистскому цеху».

А вообще Абакумов, как и все его предшественники – руководители органов госбезопасности, заранее мог и должен был бы считать себя обреченным, потому что рано или поздно Сталин принимал очередное решение, что ему нужен новый человек, более пугливый, менее напористый, чем Виктор Семенович. Он не любил, когда руководители Лубянки долго засиживались. Считал, что они со временем теряют нюх, у них слабеет хватка, падает рабочее рвение, и они успокаиваются на достигнутом, живя вчерашними победами. Еще он всегда опасался, что хозяева Лубянки обрастают широкими связями, становятся слишком авторитетными, а потому и достаточно влиятельными личностями. Настал момент, когда вождь стал подыскивать замену Абакумову, как это делал и с другими столпами ЧК. Сценарий был всегда один – появлялись письма-пасквили. Поэтому рюминское или чье-то другое письмо было ожидаемым. После сталинского рыка в адрес бывшего министра смерть Абакумова стала физическим фактом.