Рудольф Риббентроп - Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»

Если можно говорить о последовательности в отношении стиля руководства и кадровой политики Гитлера, то она состояла, с одной стороны, в ставке на людей, которых он считал лично преданными ему, и, с другой, в ориентации на многовариантность во всех областях, чтобы избежать аккумуляции власти. Предотвращение образования группировок, которые потенциально могли бы вынуждать его к нежелательным для него решениям, являлось, кажется, основным принципом его «системы правления». «Системы», которая была, без сомнения, до конца «успешной» в его смысле. Однако, к сожалению, она также предоставляла одну из важнейших граней структуры личности Гитлера, отчасти предопределившую катастрофу, в которую он столкнул Германию.

Время правления Гитлера делится на две части. Первый этап охватывает период с 1933 до конца 1940 года. Начиная с 1941 года у Гитлера можно было наблюдать прогрессирующее изменение личности. По замечанию отца, «фюрер (делался) по своим взглядам все более твердолобым». Оставался ли Гитлер в 1942 году, не говоря уже о более поздних этапах войны, все тем же, что и до 1940 года? Зимой 1939/40 года именно Гитлер, вопреки недовольному начальнику Генерального штаба, приказал осуществить план кампании на Западе, предложенный Манштейном. В 1943 году знаменитая операция «Цитадель» была начата так бездарно, что любой курсант мог бы ожидать немецкое наступление на утвержденных направлениях главного удара. Можно ли сравнить Гитлера, в 1940 году принявшего кардинальное решение по смещению направления концентрированного главного удара в середине фронта наступления на Западе, с ним же в 1942 году, с одной стороны, раздробившим силы своей армии одновременным наступлением на Волге и в направлении Кавказа, с тем чтобы, с другой стороны, вцепиться в конечном итоге намертво в известное имя «Сталинград», открыв русским тем самым возможность разрушительного контрнаступления?

Следует привести и два других решения Гитлера, а именно в качестве примера прогрессировавшей иррациональности — иначе это назвать нельзя. Подразумеваются, во‑первых, требование Гитлера переделать уже существовавший в принципе «реактивный истребитель» Ме-262 в бомбардировщик, а во‑вторых, создание так называемых «полевых дивизий Люфтваффе», в которых излишний наземный персонал Люфтваффе должен был использоваться в наземных боевых действиях. Последнее решение может быть связано с растущим недоверием к сухопутным силам, которым не хотели отдать «национал-социалистических» солдат Люфтваффе Геринга (divide et impera?) (разделяй и властвуй?). С военной точки зрения создание этих полевых дивизий Люфтваффе являлось абсурдом. Офицеры, унтер-офицеры и солдаты не имели никакого военного опыта, не были даже приблизительно обучены в необходимом объеме, зачастую даже и возглавлялись неопытными офицерами, то есть также и командные посты были заняты офицерами Люфтваффе. Эти дивизии частью буквально разваливались, когда им приходилось ввязываться в тяжелые бои. Если бы этих солдат Люфтваффе, вместо того чтобы бросить их сражаться в составе собственных дивизий, распределить по испытанным пехотным дивизиям (что в начале 1943 года в целом и произошло), то они вполне могли бы стать дельными бойцами. Я знаю, о чем говорю: после повторного взятия Харькова танковая дивизия «Лейбштандарт» получила в качестве пополнения 6000 человек «выбракованного» наземного персонала Люфтваффе. Эти люди перешли в Ваффен-СС не добровольно, их попросту перевели к нам. Танковому полку были приданы 600 человек унтер-офицеров и рядовых. Мне с некоторыми из наших опытных танкистов поручили в течение нескольких недель подготовить из этих солдат Люфтваффе боеготовых солдат танковых войск. Оглядываясь назад, я вправе констатировать, что эта цель была достигнута. Поскольку в рамках операции «Цитадель» я вновь должен был командовать ротой, которая, как и другие роты, была пополнена «людьми из Люфтваффе», я вправе судить об этом. Они так же дисциплинированно и эффективно выполняли свой долг, как и добровольно пришедшие в Ваффен-СС солдаты. Их, кстати, не делая различия, поносят вплоть до сегодняшнего дня, так же, как и всех солдат Ваффен-СС.

Я не знаю в деталях, что за соображения побудили Гитлера попытаться сделать из Me-262 бомбардировщик. Но я очень хорошо помню, как отец — наполовину с отчаянием, наполовину разочарованно — рассказал мне об этом деле во время моего посещения его резиденции в Восточной Пруссии летом 1944 года, когда я сообщил ему о подавляющем превосходстве союзников в воздухе на фронте вторжения. Наконец, сам я, находясь в глубоком тылу, еще до начала вторжения, был тяжело ранен с летевшего на малой высоте вражеского самолета: «Фюрер хочет сделать из реактивного истребителя бомбардировщик!» Отныне у нас не было ни того, ни другого, а именно ни защиты от ковровых бомбардировок союзников, ни поддержки с воздуха в наземных боевых действиях. Оба решения разумом постичь невозможно.

До сего дня строятся догадки о здоровье Гитлера в различные фазы его правления. Из собственного опыта могу добавить лишь то, что я уже сообщил о его очевидном телесном и духовном упадке. Роль его «лейб-врача» Морелля остается и сегодня спорной. Моя сестра Беттина, сестра милосердия Красного Креста, во время отпуска была исцелена от сепсиса профессором Эппингером в Вене. Эппингер являлся всемирно известным терапевтом. Как-то раз его пригласили в Москву, чтобы обследовать Сталина по поводу жалоб на сердце. Когда в 1944 году царь Болгарии Борис тяжело заболел, Эппингера вызвали к нему. Он подтвердил подозрение немецкой стороны, что Борис — он имел славу человека, очень расположенного к немцам, — был отравлен. В Берлине в тогдашнее время не исключали того, что в дело были замешаны члены итальянского королевского дома — Борис был женат на дочери короля Италии.

Мать использовала возможность спросить Эппингера, не мог ли бы он при случае направить одного из своих старших врачей в Восточную Пруссию к отцу, чтобы основательно обследовать его. Так в резиденции отца появился обер-врач д-р Лайнер. По случаю восстановительного отпуска в августе 1944 года я познакомился с добродушным австрийцем и, за то короткое время, что находилось в моем распоряжении, подружился с ним. Он нанес в Восточной Пруссии визит к Мореллю и, как он выразился, «заглянул в аптечку Морелля», кроме того, он открыто говорил с Мореллем о том, какими медикаментами тот «колет фюрера». Он обратил внимание матери на то, что действие этих препаратов еще совсем не проверено и что лечение ими фюрера безответственно! Следует также упомянуть, что первый муж моей супруги являлся давним, еще с довоенных времен, пациентом Морелля. По оценке ее мужа, Морелль был ярым противником Гитлера, и, собственно, все время ожидалось — моя супруга вышла замуж в 1943 году, — что Морелль, наконец, «обезвредит» Гитлера. Но даже если Морелль с намерением неправильно лечил Гитлера, это не означает избавления Гитлера от его исторической ответственности. История не принимает болезнь в качестве оправдания для ложных решений или, тем более, катастроф. Вспоминаю в этой связи деда Риббентропа, придерживавшегося точки зрения: «Кто в сорокалетнем возрасте не знает хотя бы приблизительно, что идет на пользу его здоровью, тому не поможет никакой врач!»