Павел Нахимов - Адмирал Ее Величества России

Сегодня праздник Петра и Павла, и после обедни я поехал к Нахимову и нашел его, к удовольствию, в несравненно лучшем положении. Он открывал глаза, приподнимался, делал движения, показывал рукою о своих желаниях, словом, проявлял бо́льшую жизненность; я был в 5 часов – состояние было то же, но, приехав вечером, нашел его хуже.

30 июня, четверг, 269-й день бомбардирования. Долго сидели мы у изголовья умирающего, живописец Берг снимал портрет. В комнате была тишина, прерываемая иногда просвистевшим ядром или осколками бомб, падавших у барок. Около полуночи приезжает какой-то прусский лейб-хирург, состоящий при Главной квартире и присланный Горчаковым осмотреть адмирала; по осмотре раны он, посмотрев на нас и увидев отчаяние, объявил, что имеет три шанса спасти и что не видит совершенной безнадежности: мы послали за Гюббенетом и Соколовым, его пользующими, за Голубкиным и Болотовым, чтобы составить консилиум, и сами пошли к Кипировскому.

Через час, когда все собрались и начали ученые прения, прибежал фельдшер сказать, что адмиралу сделалось хуже; мы все выбежали и, войдя в комнату к страждущему, услышали тяжелое дыхание. Соколов объявил, что это начинается агония; пруссак и Гюббенет толковали и решили дать так называемой бараньей травы, которая считается самым действительным средством для восстановления упадающих сил, сильнее даже мускуса.

И в самом деле, умирающий как будто пробудился, пульс поднялся, движения судорожные сделались несравненно быстрее, он начал приподниматься, и его вырвало, но через час снова впал в прежнюю апатию. Я обратился к докторам, и они мне объявили, что он, вероятно, уже умер бы без этого лекарства, но что теперь может прожить несколько часов. Желая дать отдохнуть гребцам и себе, это уже был третий час, я уехал.

Последние минуты

Окончив свои обычные дела сегодня утром, я поехал в 10 часов к Нахимову и нашел у него докторов тех же, что оставил ночью, даже пруссак приехал посмотреть на действие своего лекарства.

Усов и бар. Крюднер снимали портрет. Больной дышал и по временам открывал глаза, но около 11 часов дыхание сделалось вдруг сильнее, чаще, в комнате воцарилось молчание, доктора перестали спорить, и все подошли к кровати. «Вот наступает смерть», – громко и внятно сказал Соколов, вероятно, не зная, что около меня сидел его племянник Воеводский, третий на диване был Костырев (флаг-офицер).

Итак, последние минуты Павла Степановича оканчивались! Больной потянулся, первый раз, и дыхание сделалось реже; у всех пробежала мысль о смерти, но после нескольких вздохов он снова потянулся и медленно вздохнул, этот раз обман был так силен, что даже доктора ошиблись, приложили ухо к сердцу и утвердительно и печально кивнули нам головами, но жизнь героя Синопа еще боролась со смертью и как бы не хотела так легко оставить тело; умирающий сделал еще конвульсивное движение, еще вздохнул три раза, и никто из присутствующих не заметил последнего его вздоха, потому что столько уже раз обманывался; но прошло несколько тяжких мгновений, все присутствующие взялись за часы, и когда Соколов громко проговорил «скончался», на вопрос Воеводского, – было 11 часов 10 минут.

Павел Степанович Нахимов окончил свое земное поприще и полетел рассказывать адмиралам Лазареву, Корнилову и Истомину об осаде дорогого им Севастополя.

Тотчас же отслужили панихиду, потом отпели, потом отвезли его в 4 часа в его квартиру.

Последний переезд его через бухту был торжественен; его поставили на кожуховую лодку, буксируемую катерами, ветер засвежел, как бы посылая прощальный поцелуй, враги провожали ядрами, а русские эскадры приспустили флаги…

1 июля, пятница, 270-й день бомбардирования, 292-й день осады, 303-й день высадки в Крым. В 6 часов, после обеда, со всех мест обороны съехались начальствующие лица отдать последний долг… Мы вынесли гроб из квартиры, предшествуемый тремя адмиральскими флагами, и понесли его в церковь между двумя батальонами армейскими и флотскими, составленными от всех бастионов и батарей и судов флота, по ту сторону церкви стояло шесть орудий.

По окончании панихиды дозволено было всем матросам батальона проститься с адмиралом. Замечательно, что многие солдаты пожелали проститься. В 8 часов мы подняли прах Павла Степановича, чтобы отнести его на место упокоения, рядом с Михаилом Петровичем. Вся дорога, весь подъем был унизан провожающими; многие ожидали, что неприятель откроет канонаду по площади, но, однако, он вел себя прилично, даже разнесся слух во время погребения, что будто английские корабли приспустили флаги, но, оказалось, несправедлив. Гроб опустили, батальоны и артиллерия сделали обычные залпы, и толпы начали расходиться.

И так Синопский герой, мужественный защитник Севастополя, ученик адмирала Лазарева, третий лейтенант «Азова» в Наварине, окончил свое трудовое поприще…

П. С. Нахимов, 28 июня около 7 часов вечера на Малаховом кургане раненный в голову штуцерною пулею, был немедленно перевезен через бухту в морской госпиталь на Северной стороне. Первое пособие было ему подано морскими медиками: оно состояло в соединении обоих отверстий раны, извлечении из нее осколков кости, очищении от крови, прикрытии раны корпиею, намоченною Aq. Haemostatica Нелюбина, и наложении повязки.

Прибыв с Южной стороны Севастополя в 9 часу вечера, я нашел больного в следующем состоянии: он был совершенно бледен и, по-видимому, без всякого самосознания, не владел языком и лежал на спине, склонившись несколько на правый бок. Правые конечности оказались бездейственными, левою же рукою он постоянно хватался за рану.

Левый глаз закрыт верхним веком, посиневшим несколько от подтека, а правый вскрывался от времени до времени; рот был полуоткрыт и левый угол его несколько приподнят. Во взоре больного выражалось еще несколько следов самосознания, которое, однако же, не обнаруживалось никакими знаками, ни движениями. На правой руке пульс был мал, 60 ударов, на левой несколько полнее. Дыхание редкое, но ровно и спокойно.

По снятии перевязки оказалось, что рана начиналась от левого бугра лобной кости на один дюйм выше левого глазного края и, простираясь горизонтально назад по краю левой височной и теменной кости, оканчивалась на один дюйм выше левого уха. Все протяжение раны занимало в длину шесть, а ширину два поперечные пальца.