Михаил Барклай-де-Толли - Изображение военных действий 1812 года

По этой шляпе и обрисовке, спустя 20 лет, когда однажды на одном из парижских театров являлись на сцене океан и скала, и на эту скалу взошел актер небольшого роста в треугольной шляпе, с скрещенными на груди руками, весь партер, все зрители лож вскочили с мест, закипели воспоминанием, и клики восторженных слились в одно: «Это он! Это он!» (C’est lui! c’est lui!) .

И это был точно он, там, вблизи Шевардинского редута, на возвышении достопамятном, в простой серой шинели (которую надевал в поле) и в своей приметной шляпе.

Теперь, видите ли, он сошел с лошади и, взяв под руку одного из генералов, которого называл своим рупором (слуховая труба у моряков), потому что он всегда верно повторял его слова, его приказания; другие называли его эхом Наполеона, – взяв под руку Бертье (ибо это был он), Наполеон, о чем-то с ним совещаясь, расхаживает по самому краю оврага. На этот раз, при стоне поля Бородинского, заботливая нерешительность изображается на лице полководца.

Замечаете ли вы поступь его, довольно мерную, но тяжелую? Это тяжелое ступанье по земле, которую он как будто хотел раздавить, замечали в нем издавна. И это-то подавало повод находить черту сравнения с апокалипсическим Аполлионом, которому народное предание придает также ноги крепкие, походку тяжелую. Эта же черта замечается и в описании Мамая, другого предводителя нашествия на Россию!

Но обратимся к Наполеону бородинскому. Вот прискакал к нему стройный французский офицер, весь в порохе, лошадь в мыле. Это Готпуль (Hautpoul), посланный Неем за сикурсом. На его донесение Наполеон отвечает нерешимостью. Он посматривает на Бертье, говорит с ним что-то вполголоса, советуется и все не решается… «Государь! – сказал присланный, – минуты дороги!..

По линиям разбегается молва, что Багратион бьет Нея!» – «Спешите! – сказал Наполеон, – к Клапареду, отведите дивизию его к Нею». Готпуль поворотил лошадь и мчится. Но припадок нерешительности возобновляется. Видите ли? Наполеон делает движение рукою, двадцать адъютантов летят и ворочают посланного. Опять советуются с Бертье и вместо Клапареда велят вести к Нею Фриана.

Французские тактики говорят: «Наполеон, поддавшись раздумью, упустил роковую ¼ часа и упустил много!..» Ему бы самому (так, как он то сделал позже, и тогда было уже поздно!) помчаться к редантам и магическим появлением своим удвоить силу своих! Он не сделал этого! Однако ж он участвует в переходах боя, в порывистом наезде кавалерии, участвует… издалека! Смотрите!

Он весь превратился в зрение и (что это значит?)… Видите? Видите? Наполеон захлопал в ладоши, Наполеон аплодирует? Король Неаполитанский помчался на реданты. Наполеон увидел его и захлопал. Король атакует, император аплодирует: «Ils у vont, ils у vont: ils у sont!» [60]– восклицает Наполеон и приказывает подать себе (a caisse d’ordonnance) ящик с крестами. Награды сыплются на храбрых. Так орлиным взором следит он за роковыми переходами сражения, которое сам назвал исполинским.

Теперь перенесемся мысленно на противоположную высоту, соседственную с курганом Горецким. Ее легко отыскать у корпуса Дохтурова. Там также есть человек замечательный. Он все на той же маленькой лошадке: все в той же, как мы уже описали, одежде. Он окружен множеством офицеров, которых беспрестанно рассылает с приказаниями. Одни скачут от него, другие к нему.

Он спокоен, совершенно спокоен, видит одним глазом, а глядит в оба, хозяйственно распоряжается битвою; иногда весело потирает рука об руку (это его привычка) и по временам разговаривает с окружающими, но чаще молчит и наблюдает. Это Кутузов. К нему подъезжают генералы. Остановимся на одном. Вот он, на прекрасной, прыгающей лошади, сидит свободно и весело.

Лошадь оседлана богато: чепрак залит золотом, украшен орденскими звездами. Он сам одет щегольски, в блестящем генеральском мундире; на шее кресты (и сколько крестов!), на груди звезды, на эфесе шпаги горит крупный алмаз. Но дороже всех алмазов слова, вырезанные на этой достопамятной шпаге. На ней написано: «Спасителю Бухареста!» Благодарный народ поднес этот трофей победителю при Обилейшти.

Средний рост, ширина в плечах, грудь высокая, холмистая, черты лица, обличающие происхождение сербское: вот приметы генерала приятной наружности, тогда еще в средних летах. Довольно большой сербский нос не портил лица его, продолговато-округлого, веселого, открытого.

Русые волосы легко оттеняли чело, слегка прочеркнутое морщинами. Очерк голубых глаз был продолговатый, что придавало им особенную приятность. Улыбка скрашивала губы узкие, даже поджатые. У иных это означает скупость, в нем могло означать какую-то внутреннюю силу, потому что щедрость его доходила до расточительности. Высокий султан волновался на высокой шляпе. Он, казалось, оделся на званый пир!..

Бодрый, говорливый (таков он всегда бывал в сражении), он разъезжал на поле смерти, как в своем домашнем парке: заставлял лошадь делать лансады, спокойно набивал себе трубку, еще спокойнее раскуривал ее и дружески разговаривал с солдатами. «Стой, ребята, не шевелись! дерись, где стоишь! Я далеко уезжал назад: нет приюта, нет спасения! Везде долетают ядра, везде бьет! В этом сражении трусу нет места!»

Солдаты любовались такими выходками и бодрым видом генерала, которого знали еще с италиянских походов. «Тут все в беспорядке!» – говорили ему, указывая на разбитые колонны. «Бог мой! (его привычное слово), я люблю это: порядок в беспорядке!» – повторял он протяжно, как будто нараспев.

Пули сшибали султан с его шляпы, ранили и били под ним лошадей, он не смущался: переменял лошадь, закуривал трубку, поправлял свои кресты и обвивал около шеи амарантовую шаль, которой концы живописно развевались по воздуху. Французы называли его русским Баярдом; у нас, за удальство, немного щеголеватое, сравнивали его с французским Мюратом. И он не уступал в храбрости обоим!

Один из самых неустрашимых генералов, А. П. Ермолов, писал к нему: «Чтобы быть везде при вашем превосходительстве, надобно иметь запасную жизнь». Это был генерал Милорадович! Вызываемый на служение Отечеству нарочными письмами прежнего главнокомандующего Барклая де Толли, он за два дня перед великим сражением, с суворовскою быстротою привел или, лучше сказать, привез из Калуги 15000 набранных им войск.

Другой, подъехавший к главнокомандующему, был росту высокого, лет, приближавшихся к средним. Это был мужчина сухощавый, с темными, несколько кудреватыми волосами, с орлиным носом, с темно-голубыми глазами, в которых мелькала задумчивость, чаще рассеянность. Важные, резкие черты отличали его смуглое, значительное лицо, по которому можно было отгадать характер самостоятельный [61].