Ганнибал Барка - Ганнибал у ворот!

(9) Сенаторы сочли совершенное убийство столь же законным, как и убийство Гиеронима; перед сенатом пестрая толпа, не знавшая, в чем дело, орала и грозила. Но тела заговорщиков, лежавшие в преддверии курии, устрашили крикунов своим видом; молча пошли они на сходку вслед за людьми, головы не потерявшими. (10) Сенат и преторы поручили Сопатру выступить с речью.

25. (1) Он, как при обвинении подсудимых, начал с рассказа об их жизни и показал, что во всех преступлениях и кощунствах, совершенных после смерти Гиерона, виновны Адранодор и Фемист: (2) «Что мог сделать по своей воле Гиероним, мальчик, еще не достигший возмужалости? Царствовали его опекуны и наставники, на него навлекая ненависть; они должны были погибнуть раньше Гиеронима и, уж конечно, вместе с Гиеронимом.

(3) Повинны смерти и обречены ей замышлявшие после смерти тирана новые преступления. Сначала они не таились: Адранодор, заперев ворота Острова, с важностью объявил себя наследником царства, которому был только слугой. (4) Солдаты, находившиеся на Острове, изменили ему; на него ополчились все граждане, овладевшие Ахрадиной; после явных напрасных попыток получить царскую власть Адранодор обратился к тайным козням.

(5) Ни благодеяния, ни оказанный ему почет на него не подействовали – освободители отечества выбрали в преторы того, кто злоумышлял против свободы. (6) Мечты о царской власти внушали заговорщикам жены-царевны: один был женат на дочери Гиерона, другой – на дочери Гелона».

(7) При этих словах со всех сторон раздались крики: «Пусть ни одна не останется к живых, пусть погибнет весь царский род!» (8) Такова толпа: она или рабски пресмыкается, или заносчиво властвует. Она не умеет жить жизнью свободных, которые не унижаются и не кичатся.

(9) И почти всегда находятся люди, чтобы угодливо распалять безмерно жестокие, жадные до казней и кровавой резни души. (10) Так и в тот раз предложение преторов перебить все царское отродье приняли едва ли не раньше, чем оно было внесено. (11) Посланные преторами убили Дамарату, дочь Гиерона, и Гармонию, дочь Гелона, – жен Адранодора и Фемиста.

26. (1) Гераклия была дочерью Гиерона и женой Зоиппа, которого Гиероним отправил послом к царю Птолемею и который добровольно обрек себя на ссылку. (2) Она, зная, что за ней придут, убежала в домовое святилище под защиту пенатов; с ней были и две ее дочери-девушки.

(3) В лохмотьях с распущенными волосами, она вместе с дочерьми, – заклиная то именем богов, то памятью Гиерона, отца, то Гелона, брата, – молила не распространять на невинных ненависть к Гиерониму. (4) Став царем, он отправил в ссылку ее мужа – вот его благодеяние; а судьба ее ни при жизни Гиеронима, ни после его смерти не была такой, как судьба ее сестры.

(5) Если бы замыслы Адранодора удались, сестра стала бы царицей, а она осталась бы обыкновенной прислужницей. (6) Если бы кто-либо сообщил Зоиппу, что Гиероним убит и Сиракузы свободны, то он, конечно, сейчас же сел бы на корабль и вернулся на родину.

(7) Как обманчива судьба! В освобожденном отечестве жена его и дети отстаивают свою жизнь, а мешают ли они свободе и законам? (8) Кому угрожает опасность от одинокой женщины, почти вдовы, от девушек-сирот? (9) Бояться нечего, но ненавистны все, кто царского рода; пусть же отошлют их далеко от Сицилии и Сиракуз – отправят в Александрию [485]жену к мужу, дочерей к отцу.

(10) Люди оставались глухи… (11) Увидя, что кто-то уже схватился за меч, мать стала умолять не за себя, а за дочерей; даже у разъяренных врагов опускаются руки перед такой юностью; пусть, мстя тиранам, не повторят они их преступлений. (12) Ее оттащили от алтаря и перерезали ей горло; кинулись на девушек, забрызганных кровью матери; обезумев от горя и страха, они, как помешанные, выбежали из молельни; если бы проход был свободен, они всполошили бы весь город.

(13) Но и здесь, хотя дом был невелик, они не раз невредимо ускользали от стольких вооруженных мужчин, из их сильных рук. (14) Наконец, израненные, залив все кровью, они рухнули бездыханными. Их участь, горькая сама по себе, вызвала еще большую жалость, потому что вскоре явился гонец и сказал: «Не убивать их – передумали и пожалели».

(15) Жалость породила гнев: зачем так спешили с казнью, что не было времени ни успокоиться, ни изменить своего решения? (16) Толпа роптала, требовала избрать преторов на места Адранодора и Фемиста (оба они занимали такую должность). Предстоящее собрание было не по душе преторам.

27. (1) Назначен был день выборов. Никто не ожидал, что кто-то в крайних рядах назовет Эпикида, а кто-то – Гиппократа. Кричали все больше и больше; единодушие толпы было несомненно. (2) Участие в собрании принимали не только граждане, но и солдатская толпа, в которую затесалось много перебежчиков, желавших переворота.

(3) Преторы сначала затягивали дело, но уступили единодушному желанию граждан и, боясь мятежа, провозгласили выбранных преторами. (4) Те сначала не раскрывали своих желаний, но были раздосадованы и успехом переговоров о десятидневном перемирии (просить его отправили послов к Аппию Клавдию [486]), и отправкой новых послов, чтобы возобновить прежний союз.

(5) У Мургантии [487]стояло сто римских кораблей: ждали, чем закончатся волнения после убийства тиранов и куда заведет сиракузцев новая и непривычная им свобода.

(6) В эти дни к Марцеллу, прибывшему в Сицилию, Аппий отправил послов-сиракузцев. Марцелл счел подходящими условия предложенного мира и сам отправил послов в Сиракузы, которые лично переговорили бы о возобновлении союза, (7) но там было тревожно и неспокойно. Услышав, что карфагенский флот стоит у Пахина [488], Гиппократ и Эпикид воспрянули духом и стали – то перед наемниками, то перед перебежчиками – выкрикивать обвинения: Сиракузы-де выдают римлянам.

(8) Так как Аппий, желая придать духа своим сторонникам, действительно поставил корабли у самого входа в гавань, то этим пустым обвинениям давали все больше и больше веры, (9) и толпа с гамом и шумом сбегалась к пристани помешать высадке римлян.

28. (1) Среди этой смуты созвали народное собрание: ораторы тянули одни в одну сторону, другие в другую; и вот-вот разразилось бы восстание, когда Аполлонид, один из первых людей в городе, произнес речь, полезную в сложившихся обстоятельствах: (2) «Никогда государство не было так близко ни к благополучию, ни к гибели.

(3) Если все единодушно склонятся либо к римлянам, либо к карфагенянам, то не будет государства счастливее и сильнее; (4) если же вас поволокут одни сюда, другие туда, то война между римлянами и карфагенянами не будет такой жестокой, как война между самими сиракузцами: в одних и тех же стенах у каждой из сторон будет свое вооруженное войско и свои полководцы.