Александр Македонский - О судьбе и доблести

Подробно описывая все Антипатру, он говорит, что царь скифов предлагал ему в жены свою дочь, но об амазонках не упоминает. Рассказывают, что много лет спустя Онесикрит читал Лисимаху, тогда уже царю, четвертую свою книгу, где говорится об амазонках. Лисимах, спокойно улыбнувшись, спросил: «Где же я тогда был?» Восторг перед Александром, конечно, не уменьшится от того, принять этот рассказ или отвергнуть.

Боясь, как бы македонцы не отказались идти дальше, он оставил на месте большое число их, а сам с лучшими воинами, которые были с ним в Гиркании (20 тысяч пехоты и 3 тысячи всадников), решился на такую попытку.

Он сказал, что они мелькнули теперь для варваров, как сновидение; если же они уйдут, только взволновав всю Азию, то варвары сразу же кинутся на них как на беззащитных женщин. Он говорил, что он не держит желающих уйти; они засвидетельствуют, что Александр, приобретя вселенную для македонцев, был ими оставлен… он идет в поход с друзьями и добровольцами.

Почти в таких словах писал он об этом Аитипатру, а также и о том, что после этой речи все закричали: пусть ведет их, куда только захочет. После того как опыт с этой частью войска прошел удачно, нетрудно уже было склонить все войско: оно охотно последовало за ним.

Он все более усваивал себе местный образ жизни; коренных же обитателей приучал к обычаям македонским. Он считал, что во время его длительного отсутствия все устроится лучше без насилия путем дружественного общения и взаимного приспособления. Поэтому он отобрал 30 тысяч мальчиков и велел учить их греческой грамоте и приучать пользоваться македонским вооружением; к ним приставили много учителей.

Заключен был и брак с Роксаной – по любви: он увидел ее, цветущую красавицу, на пирушке в каком-то хороводе – брак, вполне соответствующий положению дел. Он ободрил варваров как одноплеменников жены Александра, и они стали относиться к нему с большой любовью, уважая чистоту его поведения: с единственной женщиной, победившей его, он не захотел вступить в незаконную связь.

Из его ближайших друзей Гефестион одобрял его поведение и так же, как он, изменил свой образ жизни; Кратер оставался верен отцовским обычаям. Первый помогал ему в сношениях с варварами, второй – с греками и македонцами. Вообще Гефестиона он особенно любил, а Кратера уважал; он и считал, и всегда говорил, что Гефестион любит Александра, а Кратер – царя. Между обоими поэтому существовала тайная вражда, и столкновения между ними бывали часто.

Однажды в Индии они кинулись друг на друга, схватившись за мечи; друзья бросились на помощь каждому. Александр подбежал и стал открыто бранить Гефестиона, называя его легкомысленным и безумным: неужели он не понимает, что если у него отнимут Александра, то он будет ничто.

Наедине он горько упрекал Кратера. Он свел обоих, помирил их и поклялся Амоном и другими богами, что их он любит больше всех, но если он узнает, что они опять поссорились, то он убьет или обоих, или зачинщика. После этого, говорят, они не задевали друг друга ни словом, ни делом.

Филота, сын Пармениона, пользовался большим уважением среди македонцев. Его считали первым после Александра по мужеству, выносливости, щедрости и верности друзьям. Рассказывают, что кто-то из близких ему попросил у него денег; Филота распорядился выдать. Управитель заявил, что денег нет. «Что ты говоришь? – сказал Филота. – Разве у тебя нет чаши или гиматия?»

Его высокомерие, богатство, роскошь в одежде и образе жизни были недопустимы для частного лица; в той важности и в том величии, какие он придавал себе, было что-то поддельное и грубое и ничего привлекательного. К нему начали относиться с подозрением и завистью, так что Парменион сказал ему однажды: «Сын мой, будь-ка поменьше». Перед Александром клеветали на него уже с давних пор.

Когда после поражения Дария в Киликии забрали его богатства в Дамаске, в лагерь доставили много рабов; среди пленных оказалась красавица женщина родом из Пидны; звали ее Антигоной. Филота взял ее себе. Однажды он, сильно подвыпив, откровенно разговорился со своей любовницей – для юноши это естественно – и стал рассказывать ей о своих военных подвигах: себе и отцу он приписывал самые великие дела; Александра называл мальчишкой, который пожал плоды их трудов: царский титул.

Женщина пересказала это кому-то из своих близких; тот, как водится, еще другому – слух дошел до Кратера. Взяв с собой женщину, он тайно привел ее к Александру. Царь выслушал ее, велел вернуться обратно к Филоте и обо всем, что она от него узнает, сообщать ему.

Филота, таким образом, и не знал о том, что против него умышляют; он продолжал жить с Антигоной и часто в гневе и раздражении бросал против царя неподобающие речи. Александр молчал и терпел, несмотря на сильные улики против Филоты: он или полагался на расположение к себе Пармениона, или же боялся известности и влияния их обоих.

В это время один македонец, по имени Лимн из Халестры, задумав заговор против Александра, пригласил участвовать в нем одного юношу, Никомаха, которого любил. Тот отказался и рассказал о готовящемся покушении своему брату, Кебалину. Тот отправился к Филоте и попросил его представить их Александру, потому что у них имеются нужные для него и важные сведения.

Филота, по какому-то побуждению (в чем было дело – неизвестно), не отвел их, сказав, что царь занят другими, более важными делами. Так повторилось дважды. Тогда, заподозрив Филоту, они обратились к кому-то другому, были проведены к Александру и сначала донесли про Лимна, а затем вскользь упомянули, что они дважды были у Филоты, но тот не обратил на них внимания.

Александр в сильном раздражении послал схватить Лимна; тот стал защищаться, и посланец убил его, и это еще больше обеспокоило Александра: он считал, что исчезли все улики, изобличавшие заговор.

На Филоту он горько досадовал, и тут старые враги его воспользовались случаем: стали открыто говорить, что легкомысленно со стороны царя думать, будто Лимн, простой человек из Халестры, мог один, сам от себя, отважиться на такое дело; был он только слугой, вернее даже просто оружием, которое метнула более сильная рука; заговорщиков следует искать среди тех, кому всего выгоднее было скрыть заговор.

Так как царь жадно прислушивался к таким речам и предположениям, то на Филоту возвели бесчисленное количество клеветы. Его схватили и стали допрашивать; «друзья» присутствовали при пытках; Александр слушал, растянувшись за занавеской. Говорят, когда Филота с жалобным воплем и униженной мольбой обратился к Гефестиону и окружавшим его, Александр воскликнул: «Ты, жалкий трус! И ты берешься за такие дела!»