Михаил Скобелев - Стою за правду и за армию!

Подъезжая к бухте Буюк-Дере, мы заметили, что из красивого дома русского посольства, утопавшего в зелени кипарисовых и лавровых садов, вышли два русских генерала. В одном из них я сейчас же узнал хорошо знакомую мне фигуру Михаила Дмитриевича, другой был мне незнакомый.

– Это посол наш – князь Лобанов-Ростовский, – сказал мне Тимирязев. – Надо, однако, им отдать честь, как только пароход остановится. Вы, пожалуйста, распорядитесь музыкой!

Действительно, как только был брошен якорь, капитан скомандовал матросам «по реям!», а музыка в это время заиграла свой полковой марш. Скобелев и Лобанов-Ростовский удивленно смотрели на посольский пароход, недоумевая, как это на нем очутился наш оркестр.

Был спущен катер, и 12 матросов лихо подкатили к пристани, у которой стояли генералы. Скобелев уселся в катер, подъехал к пароходу и по трапу взобрался на палубу.

– Здоро́во, моряки! Здоро́во, казанцы! – поздоровался он по очереди с солдатами.
Я подошел к нему и доложил о прибытии и исполнении данного мне поручения.

– Как вы попали сюда? – сказал Скобелев. – Я и князь сильно удивились, услышав музыку на «Тамани».

Я рассказал вкратце о своих приключениях, о любезности Тимирязева, и Скобелев, очень довольный, поблагодарил как меня, так равно и капитана.

Усевшись все вместе в катер, мы подъехали к пристани, где князь тоже поблагодарил меня за доставку музыкантов. Князь предложил мне поместиться в здании посольства, но я, поблагодарив его за любезность, просил позволить мне остаться на «Тамани», так как офицеры-моряки взяли с меня слово, что я буду их гостем. И действительно, я не раскаивался, что остался в обществе моряков. Это были все такие милые, гостеприимные и простые люди, мы постоянно так весело проводили время на палубе роскошного судна, любуясь очаровательными видами и вдыхая здоровый морской воздух, что, казалось бы, никогда не расстался с такой жизнью.

Там, на земле, тоже, кажется, недурно проводили время. В честь Скобелева, между прочим, посольство устроило парадный обед, на котором я не присутствовал. Скобелев, как истый русский хлебосол, не захотел остаться в долгу и решил отплатить посольству тем же – т. е. обедом. Обед этот состоялся в гостинице (не помпою названия), содержателем которой был француз, и сервирован был в прекрасном большом павильоне, обвитом виноградом. Приглашены были, кроме посольства, также бригадные и полковые командиры 4-го корпуса, Тимирязев, Елагин и др.

Пообедав в столовой «Тамани», я сидел с моряками на палубе, распивая прекрасное кипрское вино, как вестовой Скобелева принес мне письмо. Предполагая какую-нибудь новую служебную командировку, я с неудовольствием вскрыл его.

«Дукмасов! – писал генерал, – приезжайте сейчас обедать и пригласите с собой, от моего имени, мичмана Мореншильда. Скобелев».

– Слушайте, мичман, – обратился я к Мореншильду, передавая ему записку, – поезжайте одни и скажите, пожалуйста, что я нездоров. Не люблю я этих парадных обедов…

– Нет, я без вас не поеду ни за что! – отвечал моряк.

Волей-неволей пришлось согласиться. На катере доехали мы до берега и по узкой улице поднялись до гостиницы. Все общество было уже в саду, за столом, в изящном павильоне, с которого открывался прелестный вид на море. Мы сделали общий поклон и уселись на свои места. Лакей подал нам черепаший суп.

– Ты, братец, дай нам вина лучше, а этого не надо!

Скобелев услышал мои слова и обратился к слуге по-французски.

– Не надо ему вина, не давай. Он, кажется, и без того уже пил!

– Ваше превосходительство, мы уже пообедали на «Тамани». Что же я буду снова суп есть. Я не могу…

– Вот неугомонный, – улыбнулся Михаил Дмитриевич. – Ну дай ему лафита [255], да только с водой!

Обед продолжался, и завязался общий оживленный разговор на самую, конечно, горячую, интересующую всех тему. Отдавались должные похвалы нашим войскам, должное порицание дипломатии. Представители последней очень мило и ловко парировали направляемые по их адресу обвинения… Мы, строевики, особенно сетовали, что нам не позволили занять войсками Константинополя, что условия мира далеко не соответствуют нашим победным триумфам, не удовлетворяют нашего национального самолюбия. В разговоре Скобелев, обратившись к первому драгоману русского посольства господину Ону, заметил:

– Да, дипломатия сделала большой промах, что не настояла на том, чтобы русские войска хотя бы прошли через Константинополь, не занимая даже его. Этим наши труженики-герои получили хотя бы некоторое удовлетворение за свои победы, лишения, жертвы… А то у нас вышло какое-то недоконченное торжество, полупобеда. Войска все чего-то ждут, все еще надеются, что их пустят сюда… Чересчур уж мы гуманничаем и прямо во вред себе. Вот немцы не поцеремонились ведь с французами, с этою гуманной, образованной нацией! [256]Они еще раз доказали Европе, что смелостью, энергией, даже нахальством всегда можно больше выиграть, чем с нашим великодушием и гуманностью!

Вообще, если бы пришлось, то в отношении немцев я придержался бы их же тактики – действовал бы без жалости, без сострадания… Вот теперь мы видим результаты этой двуличной политики, эту благодарность за наш честный, благородный образ действий в 70-х годах. Нет, господа, как хотите, а я не верю в эту вероломную, заигрывающую политику немцев! И нам давно следовало бы держаться такой же мудрой, решительной, хотя и эгоистичной немецкой политики! Тогда у нас не было бы таких преград, недоразумений.

Большинство из нас, военных, конечно, вполне согласилось с мнением истинного русского патриота. Дипломаты же только снисходительно улыбались.

– Да, господа, – обратился я к соседям, указывая на чудный вид (Босфор и Мраморное море видны были из нашего павильона, расположенного на возвышенности), – разве место здесь этим многочисленным турецким и иностранным судам? Тут давно уже должен развеваться наш, русско-славянский, флаг, кипеть русская жизнь!

Вино и слова Скобелева совершенно отуманили мою голову. Я говорил что-то очень много и, кажется, больше по адресу дипломатии, потому что Скобелев несколько раз меня останавливал. Но я так расходился, что меня никто не мог унять.

– Ведь вы любите правду, ваше превосходительство? – отбивался я от генерала. – Любите?

– Люблю! – отвечал он.

– Так не мешайте же мне говорить ее! Я воин, а не дипломат!

В конце концов Скобелев махнул на меня рукой, как на безнадежного.

После обеда некоторые уселись тут же, в саду, играть в винт [257]. Я тоже занялся этим любимым русским бездельем. Партнеры мои были генерал Шнитников и полковники Аргамаков и Лео. Мне сильно везла карта, и Шнитников, проигравшись, очень взволновался и сердился на меня. Но когда мы сели с ним вис-а-вис [258]и вдвоем обыграли противников, то генерал сразу повеселел и перешел в самое приятное расположение духа.