Михаил Скобелев - Стою за правду и за армию!

Доставка боевых припасов и провианта, окончание железной дороги, перевозка войск с западного берега не так быстро совершались, как он желал. Кроме того, осенние дожди стали частенько падать и превратили глиняный грунт нашей стоянки в мягкую скользкую массу. У Скобелева расположение духа и нравственные впечатления всегда действовали на нервную систему и на пищеварение, и наоборот.

Опять появилось давление в правой подреберной области, тошнота после кушанья; я опять мог констатировать, что левый лоскут печени увеличен и давил на желудок, когда тот выполнялся и начинал работу пищеварения. В дополнение внутреннего лекарства, я посоветовал согревающие компрессы на область печени. После этого Михаил Дмитриевич чувствовал значительное облегчение. Но когда он узнал, что эту процедуру придется проделывать несколько дней, может быть даже несколько недель, он закричал:

– Вы меня не знаете, если вы предполагаете, что я соглашусь каждый вечер подвергаться одной и той же мере! Выдумайте что-нибудь другое.

Тогда я помазал ему область печени tinctura jodi. Когда йод стал щипать и жечь, то Скобелев остался очень доволен, говорил, что это средство хорошее, что действие его сейчас заметно, и просил побольше намазать. Я строго запретил повторение этого средства в мое отсутствие и обещал на следующее утро зайти и узнать об успехе. Не успели наступить сумерки, как Михаил Дмитриевич входит ко мне в кибитку. Голос у него слаб и дыхание как-то прерывисто.

– Доктор, – сказал он, – помогите, я опять сделал глупость: вопреки вашему распоряжению, я велел себя еще раз хорошенько намазать йодом, но теперь у меня невыносимая боль.

Мы пошли к нему. При осмотре я нашел намазанное место темно-коричневого цвета, пропитанное йодом, а кругом кожу ярко-красную, воспаленную, чувствительную. Я велел поскорее обмыть йод тепловатой мыльной водою, потом налить миндальное масло и прикрыл все обожженное место ватою от доступа воздуха. При этом больной лежал в горизонтальном положении, судорожные стягивания пальцев и лицевых мышц показывали жестокость боли, конечности у него стали холодеть, лицо бледнело, и я вторично мог констатировать ненормальную чувствительность периферической и центральной нервной системы. Уже одно прикосновение тепловатой воды, обмывание излишнего йода, изолирование воздуха уменьшили боль до некоторой степени; но я сидел до полуночи у постели пациента, который после припадка лежал бледный и изнуренный, с закрытыми глазами, и в первый раз вызвал у меня как бы призрак умершего.

На следующее утро, после глубокого сна, Скобелев встал бодрый и веселый, его экстренное и самовольное лечение, видимо, имело хорошее влияние на печень. Впрочем, у него была такая эластическая натура, что от всех впечатлений он весьма быстро поправлялся. Но этот успех форсированного лечения только подлил масла в огонь. Скобелев соглашался в теории с моими гигиеническими советами, а на практике знать их не хотел.

– Такие предписания, регулирующие всю жизнь, деморализуют меня как военного. Я хочу жить так, как мне угодно и как придется, а если заболею, дадите лекарство, чтоб я или разом выздоровел, или же издох.

На такие героические средства я, конечно, не соглашался и не переставал убеждать, требуя рационального образа жизни и говоря ему, что человек не должен форсировать натуру и обязан не только признавать общие физиологические законы, но и сообразоваться с пределами своих собственных физических сил, своей выносливости. Я и теперь убежден в справедливости моих советов и уверен, что при таком режиме Скобелев мог бы жить до сих пор. Но случилось иначе, наши отношения несколько охладели. Скобелев стал иногда добывать для себя слабительные и другие лекарства через других врачей. Смешно было только то, что нередко эти врачи брали эти снадобья все-таки у меня.

27 февраля 1881 года мы имели нашу последнюю частную и конфиденциальную беседу. Она происходила на персидской территории. Между другими, совсем частными, разговорами я убедительно просил генерала, когда он только будет свободен, пользоваться серьезно минеральными водами. Я советовал, по приезде в Петербург, подвергнуться консультации, для чего я его снабдил историей болезни и письмом к петербургскому знаменитому врачу. Со своей стороны, я предлагал ему Эссентукские воды, которых источник № 17 отвечал бы вполне состоянию его желудка и печени, и советовал потом отдохнуть в Кисловодске от тягостей похода.

– Ба, там скучно!

– Если хотите, вы можете ехать в Карлсбад, – отвечал я. Но он возразил:

– Прежде всего, еду в Париж, мне надо освежиться после этой скуки. Нельзя ли потом выбрать французские минеральные воды?

Я указал на возможность пить воды в Виши и потом купаться в море, близ Биаррица. Это уже более нравилось молодому генералу, но все-таки видно было, что он не очень серьезно думал о своем лечении.

– Не поступите, – сказал я, – как царь Фараон, который сейчас же забыл 10 казней, когда они прошли; сделайте что-нибудь серьезное для вашего здоровья. Вы еще в летах, когда болезни вылечиваются.

Не помню, при этом случае или ранее, он говорил мне:

– Вы слишком теоретически, слишком систематически поступаете, вы все хотите рассчитать на несколько месяцев вперед.

Скобелев не исполнил ни одной меры из тех, которые я советовал; не лечился минеральными водами, отдыхом не пользовался. То возбуждение и расстройство нервной системы, которые остаются после войны у каждого, даже далеко не так тонко организованного человека, как Скобелев, он хотел победить постоянными переездами, работою, речами и кутежами. Он только увеличивал это расстройство и этим путем изнурил слишком рано свой организм, и без того не очень выносливый.

Правда, что для него и его памяти лучше, что все это кончилось смертью, а не параличом или патологическим состоянием нервов, как я иногда боялся. Но для меня, как врача и его знакомого, остается вечное скорбное сознание, что катастрофа была бы предотвращена, если бы в его слишком бурной и подвижной жизни явился успокоительный элемент и регулятор, в виде семейства или врача-друга.

1862 – произведено в портупей-юнкера.

1863 – произведен в корнеты.

1863–1864 – добровольцем участвовал в подавлении Польского восстания. Награжден орденом Св. Анны 4-й степени. Произведен в поручики.

1866–1868 – учился в Николаевской академии генерального штаба. Произведен в штабс-ротмистры.