Валентин Рунов - Гений войны Скобелев. «Белый генерал»

Ехали около шести часов и к полудню добрались до колодца Читао, который представлял собой маленький оазис. Около колодца даже местами пробивалась трава.

Отряд расположился на отдых неподалеку от колодца. Некоторые дремали. Но вдруг один из членов отряда вскочил на ноги. Вдали показалось три точки, которые быстро приближались.

– Туркмены!

Тогда туркменские проводники отряда вышли навстречу туркменам. Они переговорили, проводили гостей к дальнему колодцу и те, напившись, мирно поехали дальше. Опасность миновала.

Вскоре отряд Скобелева продолжил свой путь. До ночи проделали еще несколько десятков километров. Переночевав, на рассвете снова тронулись в дорогу. Шли через солончак. Слюна во рту стала солоноватой, губы пересыхали, мучили жажда, томил зной.

Отряд шел по следу крупного отряда туркмен. Встреча с неприятелем была очень вероятной, тем более, что впереди был колодец – Кизил-Чакар, куда стремились оба отряда.

Скобелев приказал вперед выслать разведку. Двое туркмен, выехав в разведку, вскоре вернулись и сообщили, что впереди – целый аул туркмен, уходивших от русских погромов. Но этот аул, пополнив запасы воды, уже ушел от колодцев. Путь до колодцев был свободен.

Но пришла другая беда – надвигалась буря. Скобелев приказал ускорить движение, и отряд достиг колодцев до ее начала.

Около четырех часов ревела песчаная буря. Люди и животные испуганно сбились в одну кучу, всех занесло песком, из-под которого выбирались более часу.

Отряд тронулся в дорогу дальше и к вечеру достиг развалин города Шах-Сенем. Развалины имели грустный и унылый вид, и слабо верилось, что когда-то здесь кипела жизнь. За Шах-Сенем пустыня несколько оживилась. Начали встречаться небольшие рощицы саксаулов. Но воды не было. Лошади так обессилели, что их пришлось вести на поводу. Запасы воды остались минимальные.

7 августа отряд Скобелева вышел к колодцам Нефес-Кули и обнаружил там следы пребывания того же туркменского аула, с которым едва не столкнулись у колодца Кизил-Чохар. Но имущество, оставленное туркменами, говорило о том, что аул вернется обратно к этому колодцу.

Скобелев, не дожидаясь этого и отряд которого по пути к тому времени уже выполнил разведывательную задачу, решил возвращаться обратно в Хиву.

Всего эта разведывательная экспедиция продолжалась семь дней. За это время по безжизненной пустыне было пройдено более 600 верст. По пути следования Скобелев составил карту. В результате этой разведки было установлено, что кавказцы повернули назад, не дойдя лишь 15–17 верст до колодцев, по той причине, что там в то время, по сведениям лазутчиков, находился сильный туркменский отряд в 15 000 человек. Доброе имя командира кавказского отряда не пострадало.

Узнав об этой разведке Скобелева, В. В. Верещагин спросил его:

– Неужели вы никого не встретили на пути, кто бы признал в вас русского?

– Конечно, встречался народ, но я всегда высылал вперед моих джигитов; они заводили разговоры о том о сем, главным образом, разумеется, об урусах, рассказывали при нужде и небылицы, чем отвлекали их внимание, а я тем временем проскальзывал вперед…

В частности, на третий день пути, совершив переход в 34 версты и едва напоив лошадей, небольшой отряд заметил приближающуюся к их колодцам партию человек в 30 иомудов.

Туркмены-проводники немедленно уложили Михаила Дмитриевича на землю, накрыли его кошмами, категорически потребовав не подавать никаких признаков жизни, пока иомуды не уедут в степь. 5 часов кряду пролежал Скобелев под кошмами под видом больного лихорадкой караван-баши, поджидая, пока отдохнут и уедут иомуды.

Действительно, за эту рекогносцировку Михаил Дмитриевич прямо по статуту получил давно желанный им Георгиевский крест. Генерал Кауфман рассказывал мне в 1874 году в Петербурге, что, поздравляя Скобелева с крестом, он прибавил:

– Вы исправили в моих глазах ваши прежние ошибки, но уважения моего еще не заслужили».

Сам М. Скобелев свои действия во время хивинского похода оценивал очень прозаично, хотя и с определенной степенью своего превосходства над другими. Так, в частности, в одном из интервью для журналистов он говорил следующее:

«В апреле началось движение войск эшелонами. Сначала я находился при одной из колонн и исполнял разные поручения. У колодцев Баш-Акта мне поручено было командование отдельной небольшой колонной. Подвигались вперед мы медленно, испытывая страшные лишения: жара доходила до 45 О, духота и сухость воздуха были невыносимы; кругом, куда ни бросить взор, безжизненная пустыня, бесконечные пески, пески. Вода в колодцах была большею частью скверная, солоноватая; колодцы глубоки, иногда до 30 саженей, и доставать воду при таких условиях было очень трудно и эта операция производилась крайне медленно. Иногда воды недоставало не только для лошадей, верблюдов, овец, которые сопровождали отряд, но даже для людей. Наконец мы поднялись на Усть-Урт. Сухость воздуха и духота еще более увеличивались, было несколько песчаных ураганов… Словом, мы вступили в царство настоящей пустыни… Вообще, весь этот поход – это непрерывная борьба с природой. О неприятеле ни слуху ни духу! Пищу люди получали более скромную, горячую почти не ели вследствие недостатка топлива.

Двигались утром и вечером, днем же отдыхали, или вернее, мучились, пеклись на солнцепеке, так как палаток у нас не было (брали только самое необходимое). Бывали случаи, когда люди окончательно падали духом, отставали во время похода, и приходилось прибегать даже к крутым мерам, чтобы их поддержать. Раз я одну роту провел под барабан и на плечо верст шесть, чтобы поднять в них энергию. Особенно тяжелые сцены приходилось наблюдать у колодцев при раздаче воды: люди превращались тогда чуть не в зверей и только благодаря офицерам порядок устанавливался.

При дальнейшем движении отряда к городу Кяту я получил другое назначение – командовать авангардом. Двигаясь во главе оренбургского и кавказского отрядов, я с казаками по пятам преследовал отступавшие к своей столице неприятельские полчища. Хивинский арьергард старался портить дорогу, разрушал и жег мосты через арыки, вообще всеми силами затруднял наше движение. Мне приходилось несколько раз буквально наскакивать на них и мешать им жечь мосты, портить дорогу… С поднятыми шашками бросались мои казаки на хивинцев, и последние, бросая работу, поспешно отстреливались, садились на коней и улепетывали во всю прыть.

Некоторые поломки мы быстро чинили (один мост, помню, впрочем, исправляли целую ночь), и отряд беспрепятственно подвигался вперед. 25 мая я с авангардом подошел к городу Кот-Купырь, который находится верстах в 30 от Хивы. Заметив, что несколько человек хивинцев зажигают мост с целью не допустить, чтобы мы вошли в город, я с казаками карьером понесся к мосту. Хивинцы бежали к садам и оттуда открыли огонь. Вслед затем мы подошли почти к самой Хиве и остановились у городских стен верстах в 5–6».