Иоахим Гофман - Власов против Сталина. Трагедия Русской освободительной армии, 1944–1945

Если, стало быть, уже немцы умели использовать в своих целях признанные данным автором негативные настроения, то насколько же быстрее это должно было удаваться генералу Власову, провозглашавшему национально-русские цели! После того как стало известно о том, что произошло в Праге 14 ноября 1944 г., фактически еще раз открылась картина подлинного патриотического подъема. В личную канцелярию генерала Власова в Берлин-Далеме, Брюммерштрассе, 34, в последующие дни и недели потекла растущая волна писем, отчасти восхищенных, от находящихся в Германии русских (военнопленные, восточные рабочие, беженцы) [336]. Согласно высказыванию доверенного лица Власова, Сергея Фрёлиха, после провозглашения Пражского манифеста на вступление в РОА ежедневно претендовали от 2500 до 3000 добровольцев. Только 20 ноября 1944 г. было зарегистрировано 470 коллективных телеграмм из лагерей военнопленных, 298 из них были подписаны 43 511 военнопленными, остальные 172 посланы от имени «всех» обитателей соответствующего базового лагеря или рабочей команды. С учетом индивидуальных писем, за один этот день намного более 60 000 военнопленных заявили о своей готовности взять в руки оружие и под командованием Власова сражаться за цели Пражского манифеста. В конце ноября 1944 г. число заявлений солидарности достигло 300 000. Канцелярия начальника штаба Освободительной армии и заместителя главнокомандующего генерал-майора Трухина, которая за день получала до 500 писем, официально заявила 16 декабря 1944 г. в газете «Воля народа», что не в состоянии обработать все ходатайства [337]. А Президиум КОНР 23 декабря 1944 г. был вынужден сообщить в печати, что невозможно учесть просьбы всех претендентов на прием в Вооруженные силы народов России. Пришлось их утешить, указав на то, что судьба Освободительного движения решается не только в боях на фронте, но и точно так же в самоотверженном труде в промышленности и сельском хозяйстве тыла [338].

В тот же период, в декабре 1944 г., полковник Зверев объезжал лагеря военнопленных в Норвегии, чтобы агитировать там за цели Русского освободительного движения. В результате его усилий «тысячи советских военнопленных» (данные колеблются от 10 000 до 20 000), среди них многочисленные советские солдаты, лишь незадолго до этого взятые в плен, заявили о своей готовности вступить в РОА. Этот успех, о котором сообщили на пресс-конференции в Осло полковник Зверев и бывший комендант города Ленинграда полковник Ананьин, вызвал широкий отклик во всей норвежской печати [339]. То, что такие данные не являлись преувеличениями, подтверждается генералом добровольческих частей в ОКХ, генералом кавалерии Кёстрингом, скептически настроенным в отношении Власовского движения, который говорил о «многих десятках тысяч добровольцев», «готовых подчиниться Власову в качестве бойцов». Кёстринг не способствовал переводу военнопленных из Норвегии в «германский ад» попросту потому, что они «при нехватке оружия все равно были бесполезны» [340]. Полковник Кромиади, который как начальник личной канцелярии Власова хорошо владел ситуацией, одновременно подчеркивает самопожертвование почти неимущих военнопленных и восточных рабочих, которые порой отдавали последние деньги или прочие пожитки, чтобы послужить Русскому освободительному движению [341].

Если, стало быть, можно с полным основанием исходить из того, что кадры для комплектования РОА в принципе были в наличии, то временами все же наблюдалась нехватка специалистов по техническому вооружению. Покажем на примере ВВС, как пытались преодолеть этот дефицит. Когда в конце октября 1944 г. формирование ВВС РОА стало решенным делом, личная канцелярия генерала Власова поместила объявление в русских газетах, которое привело к заметным результатам [342]. Так, о готовности к службе в РОА заявили сразу около 2000 пилотов, штурманов, бортовых стрелков, авиатехников, артиллеристов-зенитчиков и других специалистов. Недостающие 3000 человек инспектор по иностранному персоналу Люфтваффе «Ост», следуя предложениям полковника Мальцева, надеялся найти среди 22 500 русских добровольцев и 120 000 военнопленных, которые к этому моменту еще находились в германских Люфтваффе и составляли большой процент среди вспомогательного зенитного персонала и в строительных частях. Разумеется, это не означало, например, как утверждается, что Власов теперь получил от Геринга полномочия распоряжаться всеми советскими военнопленными, «использовавшимися для работы в германских люфтваффе». За главнокомандующим Вооруженными силами Комитета освобождения народов России было лишь в целом признано право «по согласованию с частями Вермахта и их органами» проводить вербовку и набор «по заранее установленным директивам». В Люфтваффе рейхсмаршал своим приказом от 19 декабря 1944 г. дал разрешение на проведение соответствующей вербовки добровольцев среди «русских военнопленных, а также русских добровольцев («хиви» – добровольных помощников)». В районах ответственности командований 1-го, 4-го, 6-го и 10-го воздушных флотов, воздушного флота «Рейх» (для зенитного персонала), а также других командных инстанций теперь были созданы подразделения по сбору заявлений и организованы немецко-русские вербовочные комиссии [343]. Согласно донесению генерал-лейтенанта Ашенбреннера начальнику Генерального штаба люфтваффе от 10 марта 1945 г., успех вербовочной акции в подразделениях люфтваффе и лагерях военнопленных был в целом вполне «удовлетворителен».

Однако очень позитивная картина, складывавшаяся поначалу после провозглашения Пражского манифеста, в действительности с января 1945 г. довольно существенно омрачилась. Под впечатлением от ухудшения военной ситуации советские военнопленные начали проявлять ощутимую сдержанность по отношению к РОА [344]. Этот всеобщий перелом в настроениях после успехов советского зимнего наступления довольно отчетливо виден и в уменьшении численности советских перебежчиков. Если, например, еще в декабре 1944 г. среди 7 военнопленных красноармейцев имелся 1 перебежчик, то в январе 1945 г. 1 советский перебежчик приходился уже на 26 советских военнопленных, в феврале – даже на 29, но в марте, правда, на 14 [345]. Однако было бы ошибкой делать отсюда общий вывод об укреплении моральной устойчивости красноармейцев. Ведь, в сравнении с союзными армиями на германском Западном фронте, в Красной Армии число перебежчиков все еще оставались поразительно высокими. Так, среди 27 629 советских военнопленных от декабря 1944 г. до марта 1945 г. было, по неполным сообщениям, не менее 1710 перебежчиков, а среди сравнимого количества 28 050 американских, британских и французских военнопленных, в период немецкого наступления в Арденнах в декабре 1944 г. – январе 1945 г. – лишь 5. Итак, даже победоносное наступление Красной Армии, несмотря и на строгие меры контроля, не помешало тому, что каждый 16-й советский военнопленный был перебежчиком, тогда как даже в период чувствительных неудач западных держав на 4692 пленных солдата союзников приходился 1 перебежчик, иными словами, на примерно 330 советских перебежчиков – 1 союзный. Даже в феврале 1945 г., например, в проверочном лагере особого назначения в Лукенвальде, подведомственном отделу иностранных армий Востока Генерального штаба сухопутных войск, где работала и комиссия РОА во главе с подполковником Сахаровым и старшим лейтенантом Лемухиным, из 85 военнопленных 22 немедленно выразили готовность вступить в РОА [346].